Современная финская новелла - [14]
— Я боюсь, боюсь…
— Боишься? Здесь в доме нет ничего страшного, Мирран.
— Нет — есть: мыши этого Калле!
— Чепуху ты болтаешь, дочка, тебе это просто приснилось. Пошли, я отнесу тебя назад, в кроватку.
— Нет! — крикнула Миранда и цепко обхватила папину шею. — Нет! Я хочу быть с тобой!
— Втроем нам здесь будет тесно, — зевая проговорила женщина. — Ступай-ка лучше с папой назад.
— Нет, там эта мышь! На диване!
— Выдумаешь тоже! — сказал папа, натягивая на себя пижамные штаны. — Надо все-таки пойти взглянуть, что там приключилось, — объяснил он женщине. — Вставай, Миранда!
Он взял дочку за руку и зажег на пороге свет — как раз вовремя, чтобы приметить ноги Калле, торчавшие из-под дивана. Калле выполз наружу, он уже успел поймать мышь, и лицо у него было красное-красное.
Миранда дернула отца за руку, попятилась назад:
— Калле выпустил на меня мышь, папа!
— Это правда? Зачем ты хотел напугать ее, Калле?
— Ерунда, — сказал Калле угрюмо. — Я просто пошутил. А она плакса, так чего еще ждать от нее?
В руках у него пищал и трепыхался зверек, а Калле стоял, испытующе глядя на этих двоих, вовсе ненужных в его доме.
Он не отвел глаза. И стойко выдержал взгляд Лео: двое мужчин столкнулись лицом к лицу. Лео поднял Миранду на руки:
— Ступай к себе и ложись, — велел он Калле. — Большие парни не пугают маленьких девочек. А я посижу здесь с тобой немножко, — сказал он Миранде, готовясь уложить ее на диван.
— Нет! Хочу домой! — Миранда думала: «Хочу к тебе!» и так крепко уцепилась за шею отца, что он с трудом переводил дух.
— Пошли, — вздохнул Лео. Он закрыл дверь за Калле с его мышонком и понес Миранду назад к своей постели, стараясь ступать без шума.
— Лежи тихонько-тихонько, — прошептал он ей на ухо.
А Миранда лишь по-прежнему всхлипывала и прижималась к отцу, готовая пообещать ему все, что угодно. Он обошел вокруг постели и, забравшись внутрь, повернулся к женщине спиной, потом осторожно придвинулся к ней — так, чтобы девочка могла поместиться с краю. Как-то неуютно все это.
— Что такое? Опять она здесь? — произнес усталый голос.
— Тс-с, спи! Мы все сейчас уснем. Просто Калле напугал ее мышами, — еле слышно сказал Лео. Он откинул с лица девочки волосенки, влажные от пота, та закрыла глаза: «Я дома».
— Что еще за выдумки! При чем тут Калле? А мне здесь и не повернуться, — сказала женщина. — Нельзя так баловать детей, Лео.
— Конечно нельзя. — Лео чувствовал у своего затылка дыхание женщины, а у груди — дыхание ребенка. Он лежал не шевелясь и снова у него мелькнула мысль:
«Как-то неуютно все это!»
Айли Нурдгрен
Мечта не умирает
>Перевод с финского Т. Викстрем
Простая, обыкновенная женщина.
Я встречала ее во время войны: с потертой кошелкой в руках она терпеливо ждала очереди в молочной. После войны мы не раз виделись на женских собраниях и на наших митингах. Тяжелый труд изнурил ее, у нее частенько ломит ноги, но глаза смотрят спокойно, внимательно. У нее есть своя мечта, только она редко говорит о ней. Порой она болеет, замученная нелегкой работой или бессонными ночами, однако она держится подтянуто, сохраняя выдержку и достоинство. И это заставляет уважать ее, жену и мать, простую финскую труженицу.
Ее звали Эмми.
Я жила в домике ее матери, когда летом сорок первого года началась новая война. Мать Эмми была мужественной женщиной, закаленной невзгодами жизни. Муж ее, старый портовый рабочий, пострадал от несчастного случая, и паралич позвоночника навсегда приковал его к постели. Лежал он на кухне, доживая однообразно-серую, обрубленную жизнь… Жена ухаживала за ним с железным терпением.
Эмми рано вышла замуж за рабочего парня и уже была матерью пятерых детишек, младшему ребенку — дочке — еще не было и года. Жили они бедно. Вся семья ютилась в домике родителей Эмми, семь человек в крохотной комнатушке. Дети часто болели, плакали… Но несмотря на все тяготы, Эмми крепилась. Она постоянно заботилась о чистоте, неутомимо трудилась, хлопотала с утра до вечера, немногословная и спокойная. А если малышка кричала по ночам, — в комнате было очень душно и жарко, — мать брала ее на руки и подолгу баюкала, хотя от усталости ныли плечи…
И вот наступило то роковое утро, когда пришли немцы. В глазах Эмми затаилась тревога. Мы все жили тогда в ожидании бури. Потом началась мобилизация. Муж Эмми получил повестку в первый же день. Вечером они сидели на качелях и разговаривали. Выдался удивительно тихий июньский вечер. Сирень цвела в тот год очень поздно, и сильный запах увядающих цветов врывался ко мне в комнату через открытое окно. То, что говорилось там, на качелях, не предназначалось для моих ушей, — и я затворила окошко. Но голоса все же доносились до меня, серьезные, негромкие голоса. Я легла в постель, только сон не спешил ко мне. По-летнему мягкий, гнетущий сумрак окутал ночную тихую землю. Время шло, а они все сидели и говорили. Через несколько часов ему предстояла отправка.
Ранним утром Эмми проводила мужа на призывной пункт. Вернувшись домой, она взяла на руки дочку, уселась на качели и расстегнула кофточку. Она кормила ребенка, устремив взгляд куда-то далеко, за озеро. Глаза ее были словно стеклянные, затуманенные — немые глаза.
