Современная девочка - [4]

Генерал поднялся с таким видом, будто был нашкодившим учеником.

— Извините, я не знал. Это он, стервец, моего шофера уламывает, а тот и рад стараться. Обещаю — больше не будет!

Подняла руку мама Симы Бецкой:

— Прежде чем говорить о делах, я считаю, товарищ Штукин должен извиниться перед учителями. Его бестактность бросает тень на нас всех.

Штукин недовольно дернул плечом, но в классе стояла выжидательная тишина. В конце концов, почувствовав на себе взгляд генерала, он встал:

— Прошу меня извинить! Обидеть никого не хотел…

Все говорили об одном — какими мерами отвлечь ребят от хулиганства. Мама Алика Рябова пообещала изъять у Алика мотоцикл, заменить его шикарную хромовую курточку обычным пальто. Мама Симы Бецкой сказала, что охотно организует с ребятами что-нибудь музыкальное: то ли вечер, то ли кружок.

Директор школы предложил двух-трех учеников, не желающих исправляться и вышедших из школьного возраста, перевести в вечернюю школу, устроить на завод. Среди названных был Игорь Мищенко.

Мама Мищенко заклокотала. Не поднимаясь, заговорила, почти закричала:

— Почему — его? Игорек такой же ребенок, как и все! Я буду жаловаться!

— Можете жаловаться. О проделках вашего сына знает весь город. И закон не на вашей стороне: Игорю семнадцать, а он ученик восьмого класса.

Кто-то бросил реплику:

— Почему из-за одного-двух должен страдать весь класс, вся школа?..

Кузьма Иванович сказал, что нужно избрать новый классный комитет, спросил, кто хочет сам работать, не должно быть ничего формального: положение в классе можно сравнить с военной тревогой.

Мама Симы Бецкой снова подняла руку:

— Я могу, мне даже нужно. Чувствую, что Сима ускользает от меня.

— А папы, папы? — настаивал Кузьма Иванович.

Папы молчали, поглядывали с надеждой друг на друга.

— Может быть, я пригожусь? — вызвался наконец отец Володи Сопенко, отличника, которого считали гордостью школы.

Кузьма Иванович продолжал:

— Это не все. Нужно решить, кто будет классным руководителем восьмого. На тех же принципах добровольности…

Учителя молчали. Никто не решался сказать — буду я. И все же кто-то произнес эти слова:

— Буду я…

Их сказала новая учительница немецкого языка Регина Чеславовна. О ней знали немного, но это немногое было очень веским и уже само по себе вызывало уважение: Регина Чеславовна пережила Освенцим…

4

Регина Чеславовна шла в восьмой класс спокойно. Что эти подростки понимают, что они могут противопоставить ей, чья душа и тело прошли через муки, выпавшие на долю немногим даже в этой страшной войне? Ничем ее уже не испугаешь, ничем не удивишь. Шалят, куражатся и чувствуют себя героями. Да кто из подростков не пережил этого, особенно мальчишки? Правда, их детство что-то затянулось… Но боже мой, как она завидует им, здоровым, живущим, от имени тех, чья жизнь развеяна дымом и пеплом!..

Дым и пепел человеческий — символы фашизма, распростертого над землей. И горстка, совсем маленькая горстка, — ее сына… Но даже если бы не было этой единственной горстки, сотни тысяч других будут стучать в ее сердце, и этот стук, как и свою ненависть к поработителям, убийцам, насильникам, как любовь и огромное уважение к человеческой жизни, она передаст другим, в этом теперь смысл ее жизни. Передаст живым, здоровым, кому не угрожает ежеминутно смерть. Не могут же вырасти они подлецами, это было бы самым великим кощунством на земле после всего пережитого, пускай пережитого другими…

Регина Чеславовна поправила воротник блузки, галстук, прическу. Жест машинальный, не забытый, не убитый ни временем, ни концлагерем, где убивалось все человеческое. Значит, жив в ней учитель, педагог, жив!

Регина Чеславовна улыбнулась и так, с улыбкой, вошла в класс. Для учеников это было неожиданностью: и новая учительница и ее улыбка. В этот класс учителя с улыбками не входили…

Встали. Сидеть остался один, в кубанке и алой кожаной куртке, хотя в классе было тепло. Сидел боком, небрежно положив ноги на сиденье парты через проход. Лицо у него будто подмалеванное: румяные щеки, толстые сочные губы, широкие черные брови и синие глаза, удивительно маленькие на крупном, сытом лице.

— Здравствуйте! — сказала Регина Чеславовна.

Класс молчал.

— Садитесь!

— Стоять! — небрежно бросил сидящий, и все продолжали стоять.

Класс испытывал новую учительницу.

— В таком случае будем вести урок стоя. — Регина Чеславовна положила журнал на стол, всем своим видом показывая, что она пришла сюда надолго и не уйдет, пока не сделает своего дела. — Преподавать я буду немецкий…

Договорить ей не дали:

— Долой нимкеню!

— Фрицам капут!

— Катись колбаской, немецкий учить не будем!

— Кроме того, — будто не слыша, продолжала Регина Чеславовна, — теперь я ваш классный руководитель. Зовут меня Регина…

— Ха-ха-ха! Что? Дубина?

— Регина. Регина Чеславовна.

Ее это не злило. Немного смешило. Немного было досадно, что именно так проходит первый урок, о котором она всего несколько месяцев назад, в концлагере, даже мечтать не смела. Она перешла на немецкий:

— Ферштеен зи дейч одер нихт? (Понимаете ли вы по-немецки или нет?)

— Ясно — нихт… — протянул сидящий.

Стоять за партами неудобно, ученики полулежали, держась за крышки, полусогнув колени, опираясь на спинки парт. В классе было несколько девочек. Девочки стояли сзади, прятались за спины мальчишек, стараясь не встречаться с глазами учительницы.