Современная девочка. Алюн - [7]

Игорь засмеялся, хотя этим клохчущим утробным звукам больше подходило бы слово «заржал». Сзади его дернул светлолицый:

— Кончай!

— Думаешь, Али́, она у нас задержится?

«Значит, этот светлолицый — Алик Рябов…»

— Думаю, Гарри, задержится…

— Ну, вшистку едно — во́йна! — равнодушно отозвался Игорь.

— Это лозунг тех, кто, пользуясь тяжелым положением и сложной обстановкой, спешит нагреть руки. Вам, Мищенко, понятен истинный смысл этого выражения? — не дожидаясь ответа, Регина Чеславовна вышла из класса.

5

То, что первое знакомство с классом прошло удачно, не означало еще полной победы и не исключало неприятностей и неожиданностей. Регина Чеславовна знала это.

И очень скоро восьмой класс снова показал свой норов. Кто-то закрыл Ольгу Матвеевну в туалете. Она промыкалась там весь урок, пока не началась перемена и ее не освободили девочки.

Поскольку этот урок Ольга Матвеевна должна была проводить в восьмом, никто не сомневался, что это опять проделки компании. В классе собралась целая делегация учителей во главе с Кузьмой Ивановичем, но Регина Чеславовна сказала, что разберется сама.

Игоря Мищенко перевели в вечернюю школу. Но днем, во время уроков, он приходил под окна школы, горланил двусмысленные песенки, бросал комки снега и грязи. А после уроков восьмиклассники окружали Игоря, сидели с ним в сквере. Работать на заводе Мищенко, как видно, не собирался. Мама была целиком на стороне своего сыночка. Это поняла Регина Чеславовна, побывав у Игоря дома. В семье Мищенко ее встретила непробиваемая стена сверхсытости, когда люди понимают, чувствуют только одно — свое благополучие, и живут так, чтобы это благополучие приумножалось. Все остальное их не интересует, вернее, интересует в той мере, в какой способствует или не способствует их процветанию.

Квартира Мищенко — как трехслойный пирог. На окнах занавески трех сортов: шелковые розовые «задергушки» с оборочками внизу и сверху, длинные тюлевые занавеси с кистями и плотные, плюшевые, ровными полосками по бокам. На столе поверх тяжелой бархатной скатерти — шелковая, на ней вышитая салфетка; диван покрыт ковром, на ковре — узкие гобелены, на них чучело рыжей лисицы. Поверх ковра на полу полосатые дорожки, буфет, сверкающий фарфором и хрусталем, стены сплошь увешаны картинами в блестящих рамах — квадратными, круглыми, продолговатыми, узкими и широкими.

В комнате Игоря та же безвкусная роскошь. Вместо ковра на полу медвежья шкура. И только несколько чернильных пятен на письменном столе да небрежно брошенных тетрадок и учебников напоминало о том, что это комната школьника. Вся эта вычурная мебель, все эти картины и вещи были явно из какого-то иного мира, собранные здесь случайно. Их выставляли напоказ, ими гордились.

Первым побуждением Регины Чеславовны было повернуться и уйти — настолько чужд, враждебен ей был весь этот быт.

Ничтожные людишки! Вещи — это пустота. Сколько видела она вещей… Горы! Платья, обувь, чемоданы… Вещи людей, превращенных в пепел…

— Зачем все это? — не сдержалась она, показала на кровать Игоря, с занавесочками и бантами, на загроможденную безделушками этажерку.

— Что? — не поняла мать Игоря, улыбающаяся женщина в длинном переливающемся халате с кистями на поясе. Даже неприятности, связанные с сыном, не могли разрушить ее благоденствия.

— Зачем все это в комнате мальчика?

— Вам не нравится? Уютно, красиво… Игорек доволен. Если есть возможность, почему не создать ребенку нужных удобств?

Регина Чеславовна не могла подобрать слов для этой женщины, та стояла за стеной, куда не доходили обычные понятия. Такой же стеной заслонили родители от всех болей и нужд и своего сына, не достучаться в его глухое сердце.

Мать Игоря была не согласна с переводом сына в другую школу. Переубедить эту женщину Регина Чеславовна не смогла. На прощание все же посоветовала не считать Игоря ребенком и обязательно устроить на завод, в крепкий рабочий коллектив: поможет — если еще поможет! — только это.

— Ради чего он должен работать? Ради куска хлеба? Ну уж нет, в хлебе мы не нуждаемся! И на работу загнать Игоря вам не удастся! Он будет учиться и еще всем вам утрет нос!..

И вот Игоря Мищенко в классе нет, зато снова есть чрезвычайное происшествие.

Регина Чеславовна вошла в класс. Была перемена. Те, кто сидели за партами, встали, стоящие у окна повернулись к ней.

— Евгения Славовна, почему не было биологии? — спросил кто-то.

Регина Чеславовна внимательно оглядела ребят. Похоже, в классе не знают, что произошло. Конечно, могут и не знать. Сделал кто-то один. Если бы знали все, Ольга Матвеевна не проплакала бы в туалете целый урок.

— Прошу вас, сядьте на места… Кто это сделал? — спросила, глядя в тот угол, где сидел Рябов. Не хотела, а все же смотрела именно туда, считала, что больше некому.

В глазах учеников любопытство и вопрос: «Кто? Что? Какая еще сенсация?»

— Это не шутка и не озорство. Это носит другое название — подлость… Допрашивать не буду. Честно говоря, не уверена, что виновник сознается. Ведь подлость идет рука об руку с трусостью…

Очень тихо. В глазах уже не простое любопытство, а тревога.

Лицо Лени Мартыненко бледнеет, потом начинает краснеть, от шеи, пятнами. Он встает и, хотя лицо его пылает, смотрит на учительницу открытым и, как ей кажется, честным взглядом.