Современная чехословацкая повесть. 70-е годы - [62]

Мы расчистили площадь. Поставили машины в ряд, во главе с Зедниковой фрезой. Стальной блеск стругов убедительно повествовал о нашей битве. Из гостиницы «Беседа», что с правой стороны площади, выбежал один человек, за ним другой, третий, и все — с продуктовыми сумками.

Люди в оранжевых жилетах затерялись в толпе. Бальцар, держа за руку Илону, позировал перед каким-то школьником, наводившим на них дешевенький детский фотоаппарат. Бальцар улыбался во весь рот. Илона сняла шапку, пышные черные волосы рассыпались по плечам.

Ко мне протолкался Обадал.

— Они поят наших… Бальцар уже под мухой!

— А что Илона? — Я тоже почувствовал жажду. — Присматривает за ним? Он ведь от радости…

Обадал внимательно поглядел на меня и буркнул:

— Тоже уже хлебнула…

Мне это понравилось.

— Замечательный парень Бальцар, правда?

— Отличный шофер, — сказал я. — Превосходно водит струг. Побольше бы нам таких.

— И Достал не промах.

— Достал тоже замечательный.

— Попробуйте сказать это Райноху и не похвалить его самого, уж он вам задаст!

— Райнох — лучший на свете водитель струга, а Зедник — фрезы!

Обадал хрипло засмеялся.

— А лучшая напарница — Пстругова, ха-ха-ха!

— Будь по-твоему.

Мы прошлись по площади. Меня сразу, внезапно обуял восторг.

— Прекрасный сегодня день! — воскликнул я, угостив Обадала порядочным тумаком.

— Ага. Денек что надо.

— Да засмейся ты, старый хрен! — заорал я, бросая ему за шиворот солидный снежок.

— Ну насмешили, — отозвался Обадал, со страдальческой улыбкой вытряхивая снег из-за ворота.

— Как там наши, не слишком наклюкались? — Я двинулся к ним проверить свое опасение.

— Да они уже давно под газом, — с сожалением признался Обадал.

— Не жалей другому добра, и тебе не пожалеют, — возразил я. — Ребята две ночи не спали, брат.

— Вы тоже не спали.

— Н-да. Я тоже не спал две ночи.

Их было, положим, шесть или семь.

— Как ты-то себя чувствуешь, Обадал?

— Отлично.

Один из тех, с сумками, бежал за нами, что-то крича. Мы не обратили на него внимания. Зашли в табачную лавочку. К моему удивлению, здесь оказался большой выбор сигарет. За прилавком стояла роскошная девица. Блондинка, прическа под пажа. Прямо сердце радуется.

— Вы из тех? — она кивнула в окно на наши машины.

— Точно! Из тех самых, в оранжевых жилетах.

— А красивые мальчики у вас есть? — беззаботно осведомилась блондинка.

Мы с Обадалом переглянулись. Я подошел к зеркалу за прилавком, куда вход посторонним воспрещен. Н-да, красавцем меня не назовешь…

— Красивых у нас много, барышня. Дорожники — все сплошь как киноактеры, а девушки у нас прямо кинозвезды.

В эту минуту Илона, вырвавшись от Бальцара, вбежала в лавочку. Сияя, она потребовала, чтоб Обадал поцеловал ее. Когда он это сделал, она оглянулась, прикусила губу и подставила щечку мне.

Блондинка онемела. Нежное лицо Илоны, обрамленное густыми кудрями, розовое от мороза, мелькало передо мной; Илона в сумасшедшей радости кружилась по лавке, а под конец, раскинув руки, бросилась мне на шею.

Ах, сколько же сумасбродств было в то утро! Нас догнал-таки незнакомец с сумкой, вытащил из лавки на мороз. Люди тотчас обступили нас. И детишки были не в школе — вертелись под ногами. Вовсю жарил оркестр. Сквозь гул толпы долетали до нас звуки геликона. В то утро толпа кружила вокруг нас, как бы воздавая нам почести.

— Здорово, ребята! — сказал незнакомец, поставив сумку прямо на снег.

— Здорово, парень, — ответил я.

Мы пожали друг другу руки.

— От всего сердца спасибо вам! Не бросили нас в беде. Скоро в магазины завезут продукты. И все жители вышли на площадь!

Он говорил, и говорил, и обнимал нас… Судя по тому, что вокруг собралось много народу, он был, видно, известным в городе лицом. Угостил нас… Восторг! Лучшей сливовицы я отродясь не пробовал!

— А ты кто? — спросил я, отдышавшись.

— Кудела. Председатель.

— Так здравствуй же, парень! — И я снова подставил стаканчик.

Досталось нам и по второму.

Ничего для нас не жалели. А возле оркестра уж и танцы затеяли! На морозе, в пятницу утром, на снегу, в Рудной танцевали! Когда-нибудь, возможно, устыдятся этого…

Но сегодня никто не стыдился. Погода разгулялась. Мороз слабел — было уже градусов десять. К полудню, глядишь, заблестят капельки тающего снега. Или через неделю. Но наверняка скоро. Снег перестал. Не лепятся уже белые хлопья на ветки, на одежду, на оранжевые — предупреждающий цвет! — жилеты. Деревьям, подпертым высокими сугробами, легче нести небосвод. Прозрачные белые облака бегут над котловиной, над городом. Деревья поднимают головы, распрямляют спину кусты. Сбрасывают белые шапки, комья осыпаются с веток, сливаясь со снегом на земле, безропотно ожидающим солнца. Скоро снег под деревьями осядет, станет рыхлым, родит воду. Растает лед под кустами — но в это утро еще мирно порхают в воздухе последние, уже невидимые снежные звездочки. Какое дивное сверкание! Беззвучным дождем искр падают на землю последние снежинки, вспыхивая в лучах солнца, пробивших облака. Блистая чистотой, кружатся, пляшут… Встал день, полный сияния. Ветерок гонит по снежной глади ржавый осенний лист, похрустывает ледок, а колеи на снегу — это наши колеи, по ним мы приехали к людям, счастливым оттого, что мы пробились к ним.