Современная болгарская повесть - [24]

С шумом ворвались мы в этот лагерь, а покинули его неслышно, точно призраки. Даже кони, казалось, ступали по снегу мягче, бесшумно.

Вскоре тьма вновь окутала нас. Костры — наш ориентир — остались позади, и перед нами распростерлась пушистая, бесплотная неизвестность.

Я ехал молча, бай Никола позади меня шепотом переговаривался со священником. Я не сомневался, что речь шла о Теменуге — не знал ли батюшка ее, не увезли ли турки ее с собой? Я пытался вообразить себе незабываемую эту избранницу его сердца. В болгарках, доложу я вам, есть какое-то особое очарование — причудливая амальгама севера и юга: миловидность и сила, нежность и пылкость, робость и страстность…

— Э-э, Миллет! Вы проявляете такую осведомленность… Где в точности находится эта страна? — Мастерская вновь наполнилась веселыми возгласами, и оживленней всех звучал голос доктора: — Это весьма любопытно, господа! Даже с научной точки зрения! Да, да! Главное — с научной точки зрения!

Фрэнк только пожал плечами и продолжал:

— Итак, покачиваясь в седле, рисовал я в своем воображении возлюбленную бай Николы — присутствие поповны наделяло ее портрет живыми чертами. Я видел большие глаза, взгляд, заставлявший робеть; сильный стан, который не удавалось скрыть и полушубку. Даже неожиданное умение ездить верхом, заставившее драгун вдруг позабыть об опасности, что подстерегала их в лесу, — да, даже дерзкая эта езда каким-то образом добавлялась, чтобы создать образ любви, устоявшей перед годами разлуки!

Я и сам чувствую, что нарушаю в своем рассказе соотношение между мысленным и действительным. Но, право, одно заключено в другом, как рука в перчатке, и, предаваясь игре воображения, я всматривался во тьму, объезжал преграды обледенелых рисовых полей, коварных сугробов и пуще всего боялся наскочить на один из тех призраков, что фыркали и пыхтели рядом, подобно мне направляясь навстречу неизвестности. Иными словами, я тоже делал все, чтобы выйти невредимым из непомерно рискованного предприятия, за которое мы взялись.

Я имел глупость заранее объявить вам, что ни один из нас не поплатился жизнью. Так оно и было. Однако на каждом шагу подстерегали нас всякого рода неожиданности. Едва приблизились мы к засыпанному снегом лесу, едва Бураго предупредил нас, чтобы смотрели в оба, как пронзительный крик, даже не крик, а вопль разорвал тишину. Догадываетесь, кто кричал? Конечно, попадья. Драгун недостаточно крепко держал ее, и она плюхнулась в глубокий сугроб. Нет, она не расшиблась. Толстый тулуп служил ей надежной защитой. Но столько глоток испустили разом проклятья, что с трудом можно было услышать взволнованный голос священника.

«Да подымите же ее скорее, чего вы ждете!» — прозвучал нетерпеливый приказ капитана.

Однако засевшие в лесу турки уже обнаружили нас, и поднялась беспорядочная стрельба. Я увидел быстрые вспышки, сотни размытых туманом огоньков. Потом и с другого бока от нас затрещали выстрелы. Там тоже замерцала целая гирлянда огоньков. Не напоминает ли это вам Сциллу и Харибду? Но благодарение всевышнему — нас спасло недоразумение и… страх! Турки, вероятно, решили, что казачий полк, занявший их бивак, теперь разыскивает их в темноте, намереваясь атаковать. Мигающие огоньки поредели, начали отдаляться, предпочтя благоразумную дистанцию грозной неизвестности. Вновь простор звенел от выстрелов, но пули блуждали где-то в стороне, и осторожность была уже излишней. Мы мчались что было сил. Вскоре выстрелы остались позади, однако опасность не исчезла. Дверца мышеловки с шумом захлопнулась за нами. Не оставалось ничего иного, как двигаться вперед.

Меж тем туман рассеялся, и теперь нас окружала прозрачная ночь. С темного небосвода струили свет звезды. Снег фосфоресцировал. Чередуясь с телеграфными столбами, высились черные силуэты тополей. Вдали смутно угадывалось зарево пожара.

Мы выбрались на дорогу, что шла вдоль реки, и поскакали по ней, ожидая, что вот-вот нарвемся на прикрывающие турецкие части. Однако их либо не было вовсе, либо они попрятались, вспугнутые стрельбой. Порою мерещились нам впереди войсковые колонны противника. Позже навстречу полетел собачий лай; мы миновали чей-то разоренный хутор. И продолжали мчаться вперед — вдоль незамерзшей реки и ощетинившихся голых тополей, все дальше и дальше в неизвестность.

Драгуны уже не молчали. До меня долетали обрывки разговоров, шутки, перебранка. Уверяю вас, испытываешь очень странное, ни с чем не сравнимое чувство, когда воспринимаешь людей, не видя их лиц, а лишь слыша голоса, улавливая интонацию. Что волновало их? Мелкие, сиюминутные неприятности: у Фрола сползло седло; Дмитрию не терпелось по малой нужде, о чем он счел необходимым оповестить весь эскадрон; кто-то визгливым дискантом назойливо твердил, что у него обледенели сапоги. Но чаще всего слышалось:

«Эй, Иван, попадью-то крепко держишь, а? Смотри, не потеряй часом!»

И чей-то глубокий бас поспешно, словно только того и ждал, отзывался:

«Кабы ему не попадью, а поповну, он бы уж ее не выронил!»

Сознают ли они, думал я, размеры нашего безрассудства либо же просто притерпелись ко всему? Тогда как мой мозг не переставал анализировать и размышлять. От страха! Да, да, от страха! Ведь что намеревался совершить капитан Бураго? И на что достанет у него сил? Предположим, мы достигнем города. И даже войдем в него. Разве узкие его улочки безопасней, чем окружающая нас равнина? Быть может, Александр Петрович рассчитывает, что болгары, населяющие Пловдив, поднимут мятеж? Это вряд ли осуществимо. Армия Сулеймана вдвое, втрое превосходит численностью все население Пловдива, вместе взятое!