Современная австралийская новелла - [87]

По стене протянулась картина: на всех парусах несется по волнам четырехмачтовый барк; были тут и скандинавские фиорды на двух гравюрах, и овальное, ручной росписи блюдо для жаркого, и еще невесть откуда взявшиеся, желтой тесьмой привязанные к крюку на стене четыре сверкающих латунных кольца. Неизбежная модели корабля в бутылке свисала на проводе с потолка, она беспрерывно поворачивалась туда-сюда, так что горлышко в точности указывало стороны света.

Посреди всего этого сидел Капитан, глядел вокруг и мечтал, и прошлое с каждым днем становилось все ярче, а настоящее тускнело в сумерках сознания.

Сюда и пришли за ним однажды, в феврале. Муниципалитет решил навести порядок в районе порта, и сарай его мешал. Все утро мимо ездили автоцистерны, поливая набережную водой. Следом явилась армия людей с метлами — они вымели из сточных канав грязь, пыль, апельсиновые корки, рыбьи головы. Разваливающиеся, вымазанные нефтью баржи, отслужившие свое краны, уродливые, наспех сколоченные заборы были обречены. Повсюду красят, скребут, наводят глянец, морят газом крыс, отстреливают бродячих кошек. Капитана неминуемо должны были обнаружить. И столь же неминуемо — решить его судьбу.

Едва ступили на порог, он сразу понял, зачем они пришли. Впереди — приземистый бодрый толстяк с острым взглядом «отца города». «В парадных случаях, — подумал Капитан, — такой стягивает покрывала с уродливых статуй, перерезает ленточки, закладывает краеугольный камень, сажает дерево и с лопатой в руках важно застывает перед фотографом».

С ним — женщина, та самая, кого Капитан в мыслях всегда называл «веселой вдовой». Она давно следила за ним, пронизывала взглядом, и в глазах — жажда одарить кого-нибудь милосердием. Ястребом, изголодавшимся по чувствительности, высматривала она, где бы сотворить доброе дело. Это она следила, как он ковыляет взад-вперед по берегу. Это она однажды застала его врасплох, и пришлось делать вид, будто он сует что-то в мусорный ящик, а не вытаскивает. Он уже давно перестал стыдиться того, что роется на помойках, но если за тобой шпионят — это совсем другое дело. Когда тебя жалеют — хуже некуда. Он не мог убежать, скрыться с ее глаз и потому прикинулся, будто не видит ее — ковылял себе по-прежнему, притворяясь, будто жалость никак его не трогает, а самого аж тошнило при одной мысли о том, как сухие губы женщины смакуют радость сострадания.

Однажды он прикрикнул на нее: «Убирайся! Оставь меня в покое!» Он не решался при ней обшаривать просмоленные ящики в поисках драгоценных табачных крошек. А женщина то появлялась, то исчезала, как альбатрос, и он не мог разобрать, что таится в стеклянных бусинах ее глаз — доброта или злоба.

Третий, как и положено, — представитель закона в великолепном обличье молодого, румяного, немного робеющего полицейского в каске и чистеньком синем мундире. Такой от волнения еще и в штаны напрудит.

«Ах ты, дьявол тебе в душу!» — подумал Капитан и потрясающе метко угодил плевком прямо в щель между досками.

— Ничего, дамочка, прилив смоет, — сказал он женщине.

И растянулся на самодельном ложе.

— Ну, чего вам? Арестовать меня пришли?

Он поглядел в упор на полицейского, и тот густо покраснел.

— Хотим дать вам новый приют.

Мед и деготь, доброта и алчность, христианская любовь и — да, точно, привкус злобы. Ведь это женщина сказала.

— Капитан!.. Все зовут вас Капитаном, потому и я вас так называю. Это, вероятно, прозвище?

— Черта с два! — ответил он толстяку. — Капитан Стоун, командир почтового фрегата ее величества, Ближний и Дальний Восток, каботажная торговля в Тихом, все по высшему классу — вот я кто!

Толстяк прокашлялся:

— Значит, капитан Стоун… Для вашего же блага гражданский суд, действуя на основании закона, постановил переселить вас в дом для престарелых. Надеюсь, вы проявите благоразумие и подчинитесь этому решению.

— Ну и нечего болтать зря, — сказал Капитан.

Он сел и начал шнуровать башмаки. Женщина не сводила глаз с полупустой бутылки на столе. Рядом, в другую бутылку, всю залитую воском, точно рождественский пирог глазурью, была воткнута свеча.

— Налить стаканчик? — предложил он женщине. — Надо бы прикончить бутылку, тогда и будет у меня двухсвечовое освещение.

Он рванул шнурок так, что тот лопнул. Потом обернулся к полицейскому, вытащил из кармана деньги:

— Послушай, я не бродяга какой-нибудь!

Полицейский явно смутился.

— У меня под началом были парни постарше тебя. Бывало, подвахтенный тащит чай с ромом, будит меня: «Капитан, капитан! Вас зовут на мостик, сэр!» В шторм никто, кроме меня, с кораблем не мог справиться. Только ветер переменится, и все уже блюют со страху, тьфу, пропасть!

Толстяк вынул длинный лист бумаги. Обвел глазами сарай, чуть задержался взглядом на китайских танцовщицах.

— Понятно, Капитан, но это строение — собственность муниципалитета. Говоря юридическим языком, вас отсюда выселяют.

— Выселяют? Вон как? — Капитан ткнул пальцем в сторону полицейского и, передразнивая нарочито отчетливую речь толстяка, спросил: — А разве не он должен вручить мне эту бумагу? Хотя какая разница?!

Он встал, грохнув башмаками о деревянный пол, и доски отозвались почти так же, как некогда палуба корабля. Порой по ночам казалось — ветер кренит сарай, приносит с собой голоса дальних, ревущих штормами широт. Здесь воздух пропитан морской солью, а теперь…