Современная американская повесть - [34]

Шрифт
Интервал

Мэйзи, сунув голову под одеяло, стараясь подавить тошноту ужаса, услыхала его пение; услыхала, как захлопнулась дверь, гулкие шаги, шум воды в уборной, пьяный разговор отца с самим собой.

Говорить ему нет толку, совсем нет толку, — упорно стучало в ее голове: тук-тук, тук-тук. Нет толку, нет толку.

Что там происходит? Ей казалось, темнота заполнилась кровью и жутью. Кровать трясется, словно кто-то рыдает, лежа на ней, ветер пробирается сквозь листья, наполняет ночь шуршанием. А слова, какие прорываются слова…

— Не надо, Джим, не надо. Очень больно. Нет, Джим. Нет.

— С собственной женой переспать не могу. Что мне, по девкам ходить?

Какое облегченье — кровь, стучащая в ее ушах, забила эти звуки. О, Уилл. Подобраться к нему поближе, обнять, и будет легче. Беззвучно: о, Уилл, Уилл.

Словно сквозь сон (притворяется, что ли?):

— Пошла вон, противная девчонка!

Бен жалобно, со свистом втягивает в себя во сне воздух, спящий Джимми выдувает изо рта мягкий пузырчатый звук.

— Уилл, что-то случилось с мамой. Уилл!

Ну ладно, притворяйся, что спишь. И я притворюсь. Сердце бьется тише, надо уснуть, скорей уснуть. Ну, не тряси же меня, папа. Папы нет — сама себя трясешь. Ну хорошо, встаю.

Ой, мамочка, ой, мама, на полу в кухне — кровь… лицо покойницы, обрамленное двумя безжизненными косами, позади стена, сплошная темь. Прочь отсюда, Мэйзи, прочь.

— Пошли на кухню, папа, там мама снова умерла, папа, пошли!

Разит перегаром. (Она помнит этот запах — он пробуждает страх.) Как грубо он ее отталкивает, не понимая, в чем дело:

— Не мешай мне спать.

— Ой, папочка! — Она уже кричит. — Мама снова умерла! Папа, пойдем, пойдем, пожалуйста.

Опять бросается в кухню (как все страшно: мама, эти мертвые волосы, кровь), приносит воду, снова кричит: «Папа!», и до него наконец доходит, и он встает. Как неуклюже поднимает он Анну, тащит ее к кровати, потом приносит туда лампу. Вспомнив, что делала Бесс Эллис после рождения малышки, он дрожащими руками растирает ей живот, и кровотечение прекращается, Анна дышит спокойно.

Отчего это Бесс вдруг проснулась и плачет? Папа ушел, я не знаю, что делать. Не плачь, маленькая, не плачь. Лампа пляшет, танцует. Что с тобой, лампа, отчего ты так развеселилась, отчего тебе вдруг захотелось плясать? Отец пел, когда пришел домой, так, словно весь свет звенит песней; и ветер, слушай, как он шуршит в деревьях, плачет о людях, которые уже не могут сами плакать, плачет о тех, кто хочет плакать, но не может. Ой, мама, перестань, не разговаривай так. («Так славно, Джим, маленькая устрица, жемчужинка, и вырастает… Нет, Бесс… нет, мне не плохо, только хотелось бы, чтоб начались потуги. О-ой!» Как она вскрикнула. «Осторожней, Элма… Господи, ей все пальцы откромсало, одна култышка торчит, да хлещет кровь. Я и не знала, сколько крови в человеке. А помощница мастера вопит, чертовка: работать, работать, все по местам…») Нет, мамочка, нет. Бесс, ну, не плачь же. Я возьму тебя на ручки, я люблю тебя, Бесс; я тебе сказочку расскажу, вот увидишь, сменю тебе пеленку и сказку расскажу, давным-давно была когда-то ночь, тихая-тихая, и река, холодная река, Бесс, текла себе, текла и разговаривала сама с собой, и радовалась, и говорила: может, Бесс когда-нибудь захочет приехать ко мне, и Мэйзи приедет тоже, а к городам эта река и близко не подступалась, Бесс. Ну, не плачь же, Бесс, господи, и она тоже плачет (как страшно смотреть на это голое бедро, жесткие волосы, а крови-то, крови…), ну пожалуйста, хоть кто-нибудь, ох, мама, замолчи же наконец, перестань говорить!

Раскачивает лампу врывающийся в открытые окна ветер, к тени скачут, корчатся деревья, а ты все ждешь, и сыплются лихорадочные, бредовые слова.

Вернулся. Сидит неподвижно, держит Анну за руку, а Мэйзи, совсем продрогшая, крепко прижимает к себе Бесс, ей страшно возвращаться в кромешную ночь спальни, возвращаться к Уиллу (пошла вон, противная девчонка). Так они и сидят, пока не входит доктор.

— Выкидыш. Вы не знали, что она беременна… опять беременна? — Мэйзи убегает (пол на кухне в крови), убегает, убегает прочь.

— Сколько месяцев ребенку? (Чертовы идиоты, всех их надо подвергать стерилизации после того, как родят двух детей.)

— Четыре месяца, м-м. Вы помните, как давно она заболела?

Не помнит, конечно. Эти скоты замечают только, что они голодны, хотят выпить или переспать.

— Гм-м-м. Да. — Анна покорно проглотила спорынью, но, когда врач делал ей укол, застонала. — Так значит, она не только упала, перед этим у вас были с ней половые сношения? (В каком свинарнике живут эти люди.) И все это время кормила грудью ребенка? Так, посмотрим на ребенка. (Рахит, молочница, обезвоженье — стоит ли винить ребенка, что он старается умереть?) Витамин Д — вот что требуется вашей девочке, а кроме того, мальтоза.

Ваша жена — больная женщина. Ей нужно как можно больше отдыхать, свежие фрукты, овощи, печенка. И наблюдение врача. Ребенку тоже. Если денег на частного доктора у вас нет, отправьте ее в клинику, там ей сделают выскабливание… то есть чистку. Ребенка немедленно отнять от груди, я здесь все записываю… постойте-ка, мы сделаем замену. Кукурузный сироп и сгущенное молоко; попробуйте достать жир тресковой печени — он очень нужен вашему ребенку… или хотя бы, сколько можно, держите девочку раздетую на солнце, ей очень полезно загорать.


Еще от автора Джон Херси
Хиросима

6 августа 1945 года впервые в истории человечества было применено ядерное оружие: американский бомбардировщик «Энола Гэй» сбросил атомную бомбу на Хиросиму. Более ста тысяч человек погибли, сотни тысяч получили увечья и лучевую болезнь. Год спустя журнал The New Yorker отвел целый номер под репортаж Джона Херси, проследившего, что было с шестью выжившими до, в момент и после взрыва. Изданный в виде книги репортаж разошелся тиражом свыше трех миллионов экземпляров и многократно признавался лучшим образцом американской журналистики XX века.


Отсюда и в вечность

Роман американского писателя в острой обличительной форме раскрывает пороки воспитания и дисциплинарной практики, существующей в вооруженных силах США.Меткими штрихами автор рисует образы американских военнослужащих — пьяниц, развратников, пренебрегающих служебным долгом. В нравах и поступках героев романа читатель найдет объяснение образу действий тех американских убийц и насильников, которые сегодня сеют смерть и разрушения на вьетнамской земле.


Отныне и вовек

В центре широко популярного романа одного из крупнейших американских писателей Джеймса Джонса — трагическая судьба солдата, вступившего в конфликт с бездушной военной машиной США.В романе дана широкая панорама действительности США 40-х годов. Роман глубоко психологичен и пронизан антимилитаристским пафосом.


Возлюбивший войну

ХЕРСИ (Hersey) Джон Ричард (1914-93), американский писатель. Антифашистские романы ("Возлюбивший войну", 1959). Аллегорические романы ("Заговор", 1972) о свободе и долге, власти и насилии. Сатирическая антиутопия "Скупщик детей" (1960) о технократии. Роман "Ореховая дверь" (1977) о бесплодии "контркультуры" и обретении нравственных устоев.


Только позови

Изданный посмертно роман выдающегося американского прозаика Джеймса Джонса (1921–1977) завершает цикл его антивоенных романов. С исключительной силой изобразил он трагедию тех, кто вернулся с войны. Родина оказалась для своих сыновей самодовольной, равнодушной и чужой страной. Роману присущ ярко выраженный антивоенный пафос, он звучит резким обличением американской военщины.


Тонкая красная линия

Рассказывая о боевых действиях одного из подразделений сухопутных войск США против японской армии в годы второй мировой войны, автор в художественной форме разоблачает быт и нравы, царящие в американской армии.Роман позволяет глубже понять реакционную сущность современной американской военщины и ее идеологии, неизлечимые социальные пороки капиталистического образа жизни.Книга предназначена для широкого круга читателей.


Рекомендуем почитать
Дневник бывшего завлита

Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!


Записки поюзанного врача

От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…


Из породы огненных псов

У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?


Время быть смелым

В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…


Правила склонения личных местоимений

История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.


Прерванное молчание

Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…