Современная американская повесть - [17]

Внизу — фермы, неровные пятна коричневой невспаханной и черной вспаханной земли, и прозрачная зелень, и убегающая вдаль река, тускло-желтая под светом солнечных лучей и сверкающая, как хрусталь, там, где ее поверхность ерошил ветер. Прямо под ними крохотный, как куколка, человечек шел за плугом, оставляя тонкую нить борозды на коричневом квадратике поля.

От изумления, от радостной надежды у всех загорелись глаза.

— Мы будем жить где-то во-он там, — сказал Джим и протянул руку вперед широким жестом, выражающим и радость, и беспредельную свободу (прощай, жизнь крота, прощай, ты осталась далеко, далеко позади!); Уилли что-то лопотал о маленьком, как куколка, человечке, а малыш протягивал ручонки и агукал. Сердце каждого из них согревала одна общая радость — надежда.

— Новая жизнь, — сказала Анна. — Весна.

Пришли сумерки и притушили яркость красок, смягчили резкость очертаний. Повозка к тому времени уже спустилась вниз. Низкая гряда холмов волнистой линией прочерчивала небо. Земля мерцала отраженным светом, который шел словно из-под зеленой воды, и Анна с Джимом вдруг запели:

Далеко в низине травка зеленеет,

Опусти головку, слышишь — ветер веет.

Уилли задремал у Мэйзи на плече. Сонный Беи положил голову ей на колени и не отрываясь всматривался в бездонную, прозрачную зелень неба. Даже веселое позвякиванье колес зазвучало потише, и стук копыт вдруг почему-то стал приглушенным и необъяснимо прекрасным. «Розы любят ночной ветер, а фиалочки — росу…» Их голоса, сплетаясь, расплетаясь, лились медленно, плавно. От тихих этих голосов, которые взметались ввысь, расцвечивая все вокруг дивной радугой звуков, щемило сердце, и на глазах у Мэйзи выступили счастливые слезы.

Анна пела: «В сумерках, мой милый, когда тускло светят фонари», сияя взглядом, и события прошедших лет вдруг возникали в памяти, а воображение рисовало ей годы, еще не пришедшие. Дети ходят в школу, Джим работает на земле, рядом с ней, у них в доме красивые вещи, яркие скатерти, бронзовые лампы, плющ над входной дверью, розы у крыльца. В картины будущего снова вторглось непрошеное воспоминание — сумерки, горят свечи, ее дед, склонившись над столом, читает что-то на незнакомом ей языке, красное вино, сверкающая белая скатерть… Анна ринулась в песню, спеша рассказать все это Джиму…

В полночь прибыли на ферму. Анна разбудила Мэйзи, чтобы та все видела. Здесь не было холмов, дома все низенькие, рядом с некоторыми возвышались башни; отец негромко пояснил, что это силосные. Время от времени Джим вылезал из повозки и чиркал спичкой, чтобы рассмотреть какой-нибудь дорожный знак или почтовый ящик. Наконец появился низенький, нескладный дом, казавшийся еще ниже из-за трех растущих рядом с ним высоких деревьев; за домом в темноте маячил амбар, который был больше дома. Вверху сверкали звезды, и две из них — звездочки-близнецы — висели прямо над крышей.

— Вот он, — сказал Джим.

На полу постелили матрас, и сонная Мэйзи немедленно улеглась на него и тут же уснула, слыша тихое дыхание спящих рядом Бена и Уилла. Джим не ложился еще целый час — он отпер амбар, втащил в дом единственную кровать, которую они захватили с собой, поставил ее, а тем временем Анна, укачивая маленького на согнутой руке, распаковала все, что им понадобится утром. Потом и они уснули. И снились им тихие голоса, которые взметались ввысь, расцвечивая дивной радугой звуков безбрежные поля, а те уходили в туман, и крохотный, как куколка, человечек вел по коричневому квадратику черную нить борозды.

IV

Ферма. Вольно гремит над землей громкий и звучный голос Джима. И Анна, осторожно идущая из дома в амбар, чтобы не расплескать переполняющую ее радость. И Мэйзи, чье сердце изболелось от красоты. И Уилл, с восторгом поглощающий редис и яйца и с беззаботной радостью теребящий лохматый загривок дворового пса. И Бен, тепло укутанный улыбками и покоем.

Ну а что Бенсон? Сутуловатый сосед со своим вечным:

— Уж можете мне поверить, ничего у вас не выйдет. Быть фермером — паршивое занятие, а хуже него только одно — арендовать землю. Фермер — тот хоть может понадеяться на урожай, а уж арендатора, урожайный ли год, не урожайный, банк обдерет как липку, да ты же еще останешься их должником. Сами увидите.

Но земля — вот она. День пробегает за днем, приноравливаясь к широкому шагу погоды. Вязнут йоги в распаханной земле, и плуг проводит яркую борозду по полю. Быстро всходит пшеница. Зеленые нежные стебельки с тоненькими листочками. Ой, мама, пойди погляди! Ой, папа, пойди погляди! Ой, Мэйзи, пойди погляди! Великое таинство созревания. Вы подрумянились, дети, мир — это печь, и вы в этой печи подрумянились. Как прекрасно это утомление — ваши тела давно жаждали такой усталости. Как прекрасен этот стол, и этот пар, поднимающийся над вареной картошкой и овощами, и этот пузатый кувшин молока.

Землю вокруг дома вскопали под огород. Мэйзи и Уилл очищают ее от сорняков, помогают кормить кур, пригоняют с пастбища корову, полощут и отжимают белье. Но, как ни странно, у них остается время. Мэйзи нет-нет да сбегает к дороге босиком сквозь волны пшеницы поглядеть, как проносятся мимо повозки и фургоны. Когда она видит маленьких девочек, которые весело и гордо сидят на высоких сиденьях и длинные ленточки в их волосах развеваются на ветру, как вымпел, ее охватывают зависть и стыд и она сжимается, чтобы стать незаметной, укрыться от посторонних глаз в своем сером линялом платьишке. А потом по ее коже пробегает солнце, ветер, и качается под синим небом золотая пшеница, и она снова убаюкана, ее снова подхватили и укачивают ласковые руки красоты.