Современная американская новелла. 70—80-е годы - [176]

Манекен целует мою жену, выходит за дверь, входит в лифт. (Любопытно, узнают ли друг друга машины.) Он выходит в вестибюль, потом на улицу, шагает размеренно — из дому он вышел вовремя, торопиться незачем, — спускается в метро. Степенный, уравновешенный, чистый (в воскресенье вечером я сам его вычистил), он невозмутимо исполняет все, что ему поручено. Покуда я им доволен, он будет вполне счастлив. А я буду им доволен, что бы он ни делал, пока им будут довольны все остальные.

В конторе тоже никто не замечает разницы. Секретарша с ним здоровается, он улыбается ей в ответ, как всегда улыбаюсь я, проходит в мой закуток, вешает пальто и садится за мой письменный стол. Секретарша приносит ему адресованную мне почту. Он читает письма, затем диктует несколько ответов. Далее, с пятницы ждет куча не законченных мною дел. Он звонит по телефону, уславливается о встрече за завтраком с одним клиентом из провинции. Я замечаю лишь одну неточность: за утро манекен выкурил семь сигарет; я обычно выкуриваю десять, а то и пятнадцать. Объясняю себе это тем, что он только еще приступил к работе и не успел издергаться, как издергался я, отбарабанив в этой конторе шесть лет. Пожалуй, в обеденный перерыв он выпьет не два мартини, по моему обыкновению, а ограничится одним, прикидываю я — и не ошибаюсь. Но все это пустяки, и, если их кто-нибудь заметит, в чем я сильно сомневаюсь, они только сделают ему честь. С клиентом из провинции он держится безукоризненно, разве что чуточку слишком почтительно, но это я тоже приписываю неопытности. Слава богу, ни на каких житейских мелочах он не спотыкается. За столом ведет себя вполне прилично. Не ковыряется в тарелке, ест с аппетитом. И помнит, что надо подписать счет, а не платить наличными: у нашей фирмы в этом ресторане кредит.

После обеда собирается совещание по вопросам сбыта. Вице-президент разъясняет программу расширения торговой сети на Среднем Западе. Манекен высказывает дельные соображения. Начальник кивает. Манекен постукивает карандашом по длинному столу красного дерева, лицо у него задумчивое. Замечаю, что он курит подряд сигарету за сигаретой. Неужели так быстро ощутил нервное напряжение? До чего же трудная была у меня жизнь! Дня не прошло, а манекен — и тот, похоже, малость устал и выдохся. Дальше до вечера все сходит гладко. Манекен возвращается домой к моей жене и детям, с аппетитом ужинает, час проводит с детьми за игрой в «монопольку», смотрит с женой по телевизору ковбойский фильм, принимает ванну, съедает кусок хлеба с ветчиной и отправляется спать. Не знаю, какие ему снятся сны, надеюсь — мирные и приятные. Если сон его зависит от моего одобрения, то он наверняка спит спокойно. Я вполне доволен моим детищем.

Манекен проработал уже несколько месяцев. Что можно отметить? Набрался он опыта? Опытней некуда — впрочем, он с первого дня был безупречен. Невозможно достичь большего сходства со мной, чем было с самого начала. Ему незачем продвигаться по службе, надо только делать свое дело охотно, послушно и безошибочно. Жена моя с ним счастлива — во всяком случае, не более несчастна, чем была со мной. Мои дети называют его папочкой и просят карманных денег. Мои сотрудники и начальник по-прежнему доверяют ему мою работу.

Однако в последнее время — точнее, последнюю неделю — меня кое-что беспокоит. Замечаю, что он стал слишком внимателен к нашей новой секретарше, мисс Люби. (Надеюсь, не сама эта фамилия действует на какие-то пружины в недрах сложного механизма; быть может, машины мыслят слишком буквально.) Приходя по утрам, он чуть медлит у ее стола, когда она с ним здоровается, — секунду, не больше, но я-то — и он тоже до последних дней — всегда проходил мимо, не замедляя шаг. И, похоже, он стал диктовать больше писем. Только ли оттого, что с возросшим пылом трудится в интересах фирмы? Вспоминаю, как в первый же день он выступил на совещании по сбыту. А может быть, ему хочется подольше удержать возле себя мисс Люби? Так ли необходимы эти письма? Я готов поклясться, что сам он так и думает. Но почем знать, что кроется за невозмутимой физиономией манекена. Спросить его боюсь. Может быть, не хочу узнать худшее? Или боюсь рассердить его вмешательством в его личные дела? Так или иначе, решаю подождать, пока он сам мне скажет.

И вот однажды она выходит наружу — новость, которой я страшился. В восемь утра манекен застиг меня в ванной — я подглядывал за ним, когда он брился, и восхищался: подумать только, он не забывает изредка порезаться, как случалось порезаться мне. И он изливает мне душу. Я поражен, никак не ждал от него такого волнения — изумлен и немного завидую. Мне и во сне не снилось, что манекен способен так сильно чувствовать, что я увижу манекен плачущим. Пытаюсь его успокоить. Сперва уговариваю, потом отчитываю. Все напрасно. Он уже не просто проливает слезы, он плачет навзрыд. Во мне поднимается отвращение к нему, вернее, к его страсти, механизм которой для меня непостижим. Притом я в ужасе — вдруг моя жена и дети услышат рыдания, ворвутся в ванную и обнаружат эту свихнувшуюся тварь, которая уже неспособна вести себя по-людски. (А вдруг они застанут в ванной нас обоих? Такое тоже может случиться.) Я открываю душ, поворачиваю оба крана умывальника, спускаю воду в унитазе, надо как-то заглушить горькие рыдания манекена. Столько шуму из-за любви! Из-за любви к мисс Люби! Он с ней почти и не разговаривал, кроме как по делу. И, уж конечно, не спал с ней, в этом-то я уверен. А между тем он безумно, отчаянно влюблен. Он желает расстаться с моей женой. Объясняю ему, что это невозможно. Во-первых, на него возложены долг и ответственность. Для моей жены и детей он муж и отец. Он им опора, своим себялюбием он погубит их жизнь. А во-вторых, что, собственно, он знает о мисс Люби? Она по крайней мере десятью годами моложе его, вовсе не давала повода думать, будто обращает на него внимание, и, скорее всего, уже обзавелась вполне симпатичным и подходящим по возрасту поклонником, за которого и собирается замуж.