Совместимая несовместимость - [7]

В сущности, ему не нравился не сам факт их брака. К Томке он быстро проникся той невольной симпатией и уважением, которые неизменно вызывают волевые и цельные натуры у таких расхлябанных, вечно ищущих себя бездельников, как он сам. Возможно, ему просто не понравился маленький эпизод на «скромной» свадьбе, устроенной только «для своих»... Тогда они тихо отползли в сторонку, чтобы спокойно выкурить по ароматной сигаре с глоточком коньяка, и он вдруг задал другу вопрос, в общем-то для себя нетипичный, но в данных обстоятельствах более чем естественный. Он спросил:

— Ты ее любишь?

На что немного взволнованный, прилично поддатый, а поэтому откровенный Мишка принялся самодовольно и нудно рассуждать о любви, и эти рассуждения свелись у него к одному не слишком оригинальному тезису.

— Любовь — страстная, внезапная, жертвенная, «вечная», «легендарная» — это лишь неспособность критически мыслить, вызванная крайней молодостью или недоразвитием ума, — сказал он тогда.

Это высказывание не стало для Ивана ни неожиданным, ни шокирующим. Да он в общем-то и сам примерно так думал, и с удовольствием согласился бы с Мишкой, звонко чокнувшись за это пузатыми коньячными бокалами. Если бы не видел любящих и гордых взглядов, которые бросала на жениха в тот вечер элегантная Тамара. Она стояла в другом конце зала в окружении полупьяных гостей и шикарных букетов...

Ну а теперь, после нескольких неудачных попыток поделиться с другом своими соображениями на сей счет, Иван бросил явно бесперспективное занятие. Ему не оставалось ничего другого, как с умным видом заявить, что, мол, «...у тебя обыкновенный творческий кризис...».

Это произошло, когда Иван окончательно убедился, что ни выпивка, ни отдых, ни развлечения, ни все прочие вещи, обычно незаменимые в таких случаях, не оказывают на его приятеля никакого положительного действия.

Они сидели тогда в маленьком душном баре на Покровке, куда Мишка в последнее время любил заходить, — там было так темно, что непонятно, каким образом бармен попадает пивом в стакан, и почти совершенно безлюдно. Мишка второй час мусолил свою порцию, отрываясь от одному ему видимой, но, вероятно, очень притягательной точки на противоположной стене лишь затем, чтобы прикурить следующую сигарету. Тогда-то Иван и высказал свою оригинальную мысль и уже собирался перечислить все известные ему способы преодоления творческих кризисов, как вдруг Горелов сверкнул давно уже не появлявшимся у него и потому с непривычки странно ярким взглядом и сказал:

— Знаешь, Вань, мне бы уехать...

— А? — встрепенулся Иван.

— Хочу уехать отсюда, понимаешь?

Иван ничего не понимал.

— Как уехать, куда уехать?

Он никак не мог взять в толк, что, собственно, имеется в виду — в общем-то простительно, особенно в связи с поголовным отчаливанием знакомых на ПМЖ в разные страны.

— Вань, ты ведь мне друг... Прошу тебя, придумай, как бы мне смотаться... Хотя бы на месяц! И поехали со мной, хорошо?

— Мишаня, ты что? На какой месяц?! Сезон в самом разгаре, и я не...

Но тот уже уперся, явно углядев в этой мысли какую-то надежду.

И Ваня, естественно, сделал все, что мог, — в делах, связанных с бегством от работы, на него всегда можно положиться. Да и как не сделать, когда Мишка вцепился тогда в баре в руку Ивану холодными, влажными пальцами, а глаза у него при этом горели не хуже, чем у наркомана?

Как Мишке удалось договориться с Тамарой, осталось для Ивана тайной, которую он, впрочем, не желал разгадывать. Просто было странно, что она, со дня свадьбы не желавшая расставаться с любимым супругом даже на один день, вдруг отпустила своего красавца аж на две недели. Не на месяц же, в самом деле, было уезжать — ведь только что на Горелова свалились целых три предложения, одно заманчивее другого! Участие в дорогушей отечественной подделке под Голливуд плюс главные роли аж в двух сериалах. Причем один из них — какой-то сумасшедший мегапроект, финансируемый американцами... Нет, такими вещами нельзя разбрасываться. Иван отлично это понимает. Жаль только, что понимание не облегчает жизни. Его положение теперь незавидно, а будь он ответственным человеком, то назвал бы его ужасным. Один неплохой московский театр взял к постановке его новую пьесу. Он писал ее специально «под Горелова». Только теперь, в свете последних событий, у того вряд ли будет возможность участвовать в постановке. Мишка так примерно и сказал ему. Ему и руководству театра.

Мн-н-да... По привычке надеясь на авось, Иван старался тогда не думать о том, что придется каким-то образом из этого выпутываться. И все же отлично сознавал, что их внезапный отъезд удивил многих...

Да нет, конечно, ничего сверхъестественного нет в том, что человек устал и желает ненадолго сменить обстановку. Если не считать, что непременным условием Мишки было ехать одному. То есть не совсем одному — ведь он уговорил Ивана поехать с ним, мотивировав свою просьбу довольно грубым комплиментом, что он, мол, «единственный человек, в обществе которого меня не всегда тошнит». Это, безусловно, было очень лестно, хоть здесь легко угадывалась всего лишь обычная потребность человека в глубокой депрессии не оставаться в одиночестве... Но Томка пребывала, мягко говоря, в недоумении...