Советский Фауст - [28]
Да, выходит, буржуазные ученые пришли к неточному выводу, считая, что подневольный труд имеет меньший к.п.д., чем на свободе. Как всегда, советская действительность опровергала их науку. Или, может, свобода у нас в стране была такая, что лучше — в неволю?..
А если судить шире, планетарно, по-человечески, — наверно права девочка, которая принесла однажды, во времена нашей юности, в литературное объединение свое небольшое белое стихотворение. Точно его не помню, но суть отнюдь не детская:
Нашим героем управляла всю жизнь осознанная необходимость — творить, выдумывать, пробовать. В этом смысле он был свободен и в неволе. А официальная свобода для него оказалась — «пуще неволи».
— Пришел в университет, на кафедру акустики. Никого не знаю, никто никому не помогает. Захожу, — а начальник кафедры говорит вдруг: «Здравствуйте, Лев Сергеевич!». Оказывается, это бывший мой ученик-стажер по питерским, царскосельским временам, — Ржевкин Сергей Николаевич[67]. Мне с ним было очень интересно, хорошо. Я занимался регистрацией электрического излучения человеческого тела — это не телепатия, это научно! Сделал многоголосный вариант «терменвокса». Для переключения голосов использовал радиопередатчики, размещенные между пальцами. А в другом варианте эти голоса, тембры переключались... взглядом, движением глаза, фотоэлемент следил за зрачком. Думал о том, как управлять терменвоксом с помощью биотоков, движением мысли. Но основная работа — не музыка. Биоакустикой занимался, управлением на расстоянии, руководил дипломными работами студентов, читал лекции по обществу «Знание».
Да, широта интересов — как во времена американской командировки. А условия? Лев Сергеевич был рад закутку, который ему выделили за шкафом. Я помню свою обескураженность, когда спросил в первый его приезд в Казань, в 1975 году, на нашу конференцию, — как, мол, его представлять: профессор, лауреат Сталинской премии? Он ответил, что не надо: Сталинская премия закрытая, секретная, а профессором он был только в прошлом, в Америке. Сейчас он — «механик высокой квалификации 6-го разряда». Объяснил, что уже давно, по возрасту вышел на пенсию, а по советским законам продолжать работать любому пенсионеру разрешалось лишь на пролетарских должностях. Предложил мне представить его просто: изобретатель и музыкант Термен (рис. 20)...
А настрой, настроение у изобретателя и музыканта были отнюдь не пенсионерские. Он готовился вновь развернуть свой поиск, наверстать потерянное в ведомстве Мефистофеля время. Он хотел, другие — ничего не хотели.
— Ректор университета Рэм Хохлов (он любил путешествовать по горам, альпинист, Вы знаете) — обещал создать мне специальную музыкальную лабораторию. Но он упал с горы и умер. На кафедре тоже стал новый начальник — Красильников[68]. Меня перевели на акустику моря. Я изучал шумы автомобилей, ерунду всякую. Но я хотел приносить пользу...
Вначале я принимал этот постоянный рефрен «польза», «полезный» просто за фаустовское преклонение перед Делом. Сейчас думается еще — Лев Сергеевич не хотел быть в тягость тем, кто его «приютил», отрабатывая свою неистребимую любовь к жизни и к своему делу максимальной отдачей на данном конкретном месте. Ведь для всех своих нынешних коллег, да и для ближних, наверно, он уже становился постепенно чужим, отдаленным, — человеком из прошлого века...
Мне кажется, ему доставляло особое удовольствие бывать у нас в Казани, ведь здесь собирались со всей страны те, кому были дороги идеи революционного искусства, идеи «Gesamtkunstwerk». Невзирая на возраст, и стар и млад. В 1979 году Лев Сергеевич приехал к нам во второй раз, на следующую Всесоюзную школу молодых ученых и специалистов «Свет и музыка». Сам привез с собою свою технику, сделал доклад, дал несколько концертов в Молодежном центре, в нашем институте, выступил по телевидению (рис. 21).
Вскоре, в 1981 году я оказался в Москве по делам с приятелями из Казанской киностудии. Так сказать, с ответным визитом. Уговорил их снять Льва Сергеевича. Встретились на улице, он сокрушенно посетовал: на работу не пускают, сделали субботу выходным днем, воскресенье — тем более. Дома, на Ленинском проспекте, — тоже нет условий для работы, тесновато, семья растет. Решили снять интервью с ним на пленэре, поехали за город. Пока ехали, показал Лев Сергеевич нам тетрадь:
— В субботу-воскресенье деваться некуда, работать негде, хожу в кино. Тепло, уютно. Здесь у меня список просмотренных фильмов, более четырех тысяч названий. Записываю, что уже видел, — не люблю два раза смотреть одно и то же. Вот и сегодня после съемок подвезите меня, пожалуйста, к какому-нибудь кинотеатру.
Даже автомобиль наш, кажется, вздрогнул, чуть не остановился, — невозможно такое, это же сколько часов, сколько дней он провел, наслаждаясь «важнейшим из искусств»? Это же почище, чем два постоянных стакана водки на Пятом авеню Нью-Йорка. За что же ему еще такая пытка на старости лет?
