Советские ученые. Очерки и воспоминания - [113]
Проснувшись очень рано, как всегда в семь утра, Иван Петрович принял прежде всего прохладную ванну, которую он наполнял водой с вечера. Зимой температура этой ванны была значительно ниже, чем летом, — это имело профилактическое значение, укрепляло работу сердца и сосудов. Павлов всю жизнь занимался закаливанием организма, а купание в прохладной воде любил начиная с детства в Рязани, да и теперь еще в Колтушах [38] летом плавал и нырял в пруду в любую погоду.
На днях ему исполнилось восемьдесят шесть лет, и этот день своего рождения, как и все предыдущие, Иван Петрович, не любивший банкетов и торжественных приветствий, провел в Колтушах, раздумывая и работая над своей любимой проблемой — над основами развития высшей нервной деятельности животных и формирования сознания человека.
И. П. Павлов с сотрудниками кафедры физиологии Военно–медицинской академии. Петроград, 1914 год
Легкий завтрак в семь тридцать утра и затем получасовой «кейф» в большой гостиной, где собрано около ста картин, преимущественно русских художников–передвижников. Отдыха требуют врачи, основывающиеся в свою очередь на выводах его, Павлова, теории об «охранительном торможении». Никакой записной книжки, ни карандаша! Сиди в мягком кресле и думай о чем угодно, только не разговаривай ни с кем — это скупая дань возрасту. Зато с какой энергией он вскочит с места, когда часы пробьют один раз, и бросится в прихожую, чтобы одеваться и ехать в свой Институт экспериментальной медицины навстречу огромной и привычной ежедневной научной работе — с десяти до семнадцати тридцати с перерывом на обед.
Выйдя из подъезда старого академического дома на 7‑й линии Васильевского острова, где теперь красуются на стенах четыре десятка мемориальных досок с именами академиков, здесь живших, и где находится музей–квартира И. П. Павлова, Иван Петрович видит машину. С водителем ее он соревнуется в аккуратности, добиваясь того, чтобы никто из них ни минуты не ожидал другого. Точно так же он состязается и с научными сотрудниками, считая не только опоздание, но и преждевременную явку хотя бы на минуту раньше срока преступлением против неписаного закона организации творческого труда.
Ежедневно утром он едет в Институт экспериментальной медицины сначала по набережной Большой Невы, через старый Биржевой мост, потом по Большому проспекту Петроградской стороны и дальше на Аптекарский остров, где когда–то Петр Первый заложил плантацию лекарственных растений. Здесь, близ разветвления Большой и Малой Невки, на Лопухинской улице, был построен в 1890 году первый русский научно–исследовательский институт по медицинской специальности и в его составе — физиологический отдел, возглавляемый Павловым. Именно в этой лаборатории, пользуясь обширным комплексом хирургических и биохимических методов, Павлов открыл ряд основных законов пищеварения, легших в основу современных способов лечения и профилактики расстройств в работе желудка, печени, кишечника и других органов и в основу новой науки — бальнеологии.
В этом небольшом двухэтажном здании возникла и всемирно известная научная физиологическая школа И. П. Павлова, занявшаяся впоследствии изучением законов несравненно более сложной деятельности организма, а именно основных «правил» работы головного мозга, его коры больших полушарий как материальной основы всей психической жизни человека и всего поведения животных.
Здесь мужчины и женщины всех возрастов в белых халатах, в сюртуках, студенческих тужурках и военных кителях изо дня в день, из года в год в течение целого тридцатипятилетия работали вместе с И. П. Павловым, проводили долгие часы в темных камерах «башни молчания», наблюдали за подопытными собаками, чтобы добыть какой–нибудь один, но точный экспериментальный факт. А самый главный труженик и хозяин этого необычного научного комбината, мучаясь и терзаясь сомнениями («на верном ли мы находимся пути?»), заряжал духом бодрости весь коллектив. Он собирал по крупицам и хранил в памяти все достоверные факты и полученные цифры и, подобно художнику, строил из этих разноцветных камешков тончайшую мозаику высшей нервной деятельности, как в свое время М. В. Ломоносов, на которого Павлов походил темпераментом, создавал мозаику «Полтавский бой», украшающую поныне вестибюль старого здания Академии наук.
Неумолчный собачий лай привычно оглушал Ивана Петровича и затихал, когда он переступал порог своей старой, далеко не комфортабельной лаборатории, где находилась его святая святых — операционная для стерильных опытов, по образцу которой функционируют тысячи экспериментальных физиологических лабораторий во всем мире.
Но современному посетителю института не менее дорог и кабинет с окнами, выходящими в парк, комната, на дверях которой прибита скромная дощечка с надписью «Иван Петрович Павлов». Хозяин этой комнаты не любил, чтобы его называли «академиком», а тем более «превосходительством», и сам обращался ко всем по имени–отчеству, независимо от занимаемого положения и социального веса.
Даже и в трудном 1920 году в кабинете Павлова ровно в полдень, по сигналу пушки с Петропавловской крепости, сотрудники лаборатории, сверив часы, собирались вместе для полуденного чая с бутербродами, причем первая половина этого слова носила чисто формальный характер — не было жиров. Впрочем, не было достаточно и хлеба. Павлов недоедал и сильно похудел, как и все петроградцы, но регулярно посещал свою лабораторию. Однако когда международный Красный Крест предложил ему ходатайствовать перед Москвой о переезде его в Западную Европу на полное иждивение рокфеллеровского и других фондов, глава русской физиологической школы с возмущением заявил, что он отказывается от таких «услуг» и навсегда остается в голодном, но милом его сердцу Петрограде, куда собирались теперь его ученики, работавшие на фронтах гражданской войны.
