Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [99]

Стоят надо мною вершины,

Доступные, как мечты.

Лежат подо мной стремнины

Нетроганой красоты.

И к камню прижавшись грудью,

Над пропастью я кричу:

«Пусть будет не так, как будет!

Пусть будет, как я хочу!»

Август 1939. Северная Осетия^{463}

464. Проводы

Я буду слушать, как ты спишь. А утром

Пораньше встану, чаю вскипячу,

Сухие веки второпях напудрю

И к вороту петлицы примечу.

Ты будешь, как всегда: меня шутливо

«Несносной хлопотуньей» обзовешь,

Попросишь спичку. И неторопливо

Газету над стаканом развернешь.

И час придет. Я встану, холодея,

Скажу: «Фуфайку не забудь, смотри».

Ты тщательно поправишь портупею

И выпрямишься. И пойдешь к двери.

И обернешься, может быть. И разом

Ко мне рванешься, за руки возьмешь.

К виску прильнешь разгоряченным глазом,

И ничего не скажешь. И уйдешь.

И если выбегу и задержусь в парадном,

Не оборачивайся, милый, уходи.

Ты будешь биться так же беспощадно,

Как бьется сердце у меня в груди.

Ты будешь биться за Москву, за звезды,

За нынешних и будущих детей.

Не оборачивайся. Слишком поздно.

И слез не видно на щеке моей.

Сентябрь 1939^{464}

465. На Лабе (Акростих)

Да верно ли было со мною

Высокое небо вдвоем,

И ясное солнце в дороге

И мужественная ладонь?

В. Марчихин

Всё было просто: пыль плыла,

А ветер слёг, сомлев.

Лаба клубилась и несла,

Едва я устоять могла,

Разгон преодолев.

И камень жёг. И солнце жгло,

И падал светлый лист.

Мне было тихо и тепло.

А ты был ясен, как стекло,

Ребячлив и речист.

Читал стихи мне. А потом

Извивом шла тропа.

Хлестала ноги, как жгутом,

И шла навстречу напролом

Неверная Лаба.

И вечером, при свете звёзд,

Я плакала, что мир так прост.

1939^{465}

466. Поэт

…ходит из снов в сны, пересекает время достигает бронзы… В столетиях располагается удобно, как в качалке.

В. Хлебников

Ты существуешь. Это так же точно,

Как то, что из земли растет трава.

Как траектория. Как дважды два.

Как вывод после двоеточья.

Пусть бьется мой несовершенный ум

О грани человечьего познанья,

Как муха, заключенная в стакане,

Как волны океана в трюм.

Пусть я исчезну, ничего не завершив,

Пусть, как слепец, блуждающий по кругу,

Я упаду под окрики и ругань.

Но ты — останешься. Ты будешь вечно жив

Как центр тяжести. Как радиус. Как корень

Ты существуешь. Это — априори.

1939^{466}

467. Ненайденному адресату

«Письмо?» —

И голос: «Писем нет»

В. Марчихин

Писать тебе. Писать всю ночь. И знать,

Что голос мой тебе не очень нужен.

Что день твой мал и до минут загружен

И некогда тебе стихи мои читать.

И все-таки писать. И думать — вероятно,

Ты переехал, ты уже не там,

И дом не тот, и улица не та,

И мой конверт ко мне придет обратно,

И буду почерк свой в тоске не узнавать,

И, запинаясь, ставить знаки препинанья,

И буквы обводить, и плакать от сознанья,

Что не найду тебя. И все-таки опять

Весь день, всю ночь — пускай бесцельно это —

Я не могу с тобой не говорить,

Как не могу не думать и не жить,

Как не могу не ожидать ответа

Всегда, всю жизнь, не в силах променять

Ни на какие сытые забавы

Голодное, но радостное право

Мечтать, надеяться и безнадежно ждать.

Истлеет лист. Умрут слова и даты.

Но звезды, замыслы и бытие само

Останутся, как вечное письмо

Тебе, ненайденному адресату.

Декабрь 1939^{467}

468. Детям

Всё резче графика у глаз,

Всё гуще проседи мазня,

А дочь моя не родилась,

И нету сына у меня.

И голос нежности моей

Жужжит томительно и зло,

Как шмель в оконное стекло

В июльской духоте ночей.

И в темноте, проснувшись вдруг,

Всей грудью чувствовать — вот тут —

Затылка невесомый пух

И детских пальцев теплоту…

А утром — настежь! — окна в сад!

И слушать в гомоне ветвей

Невыдуманных мной детей

Всамделишные голоса.

Июль 1940. Москва^{468}

469. Приезд

Состав, задыхаясь, под арку влетит,

Навстречу рванутся и окна, и гомон,

И холод, и хохот. И кто-то навзрыд

Заплачет. И все это будет знакомо,

Как в детстве, в горячке. Ведь так на роду

Написано мне по старинной примете —

И то, что тебя я опять не найду,

И то, что меня ты опять не встретишь.

И лица. И спины. И яркий перрон.

И кто-то толкает меня. Громогласен

Гудок паровозный. И это не сон,

Что нету тебя. И приезд мой напрасен.

Клубясь и вращаясь, прокатит вокзал,

Сверкание залов и темь коридоров.

И площадь пуста. И фонарь, как запал,

Мигнет, поджигая покинутый город.

И площадь взлетит, как граната, гремя,

И хлынут осколки разорванных улиц.

…Кто-то с панели поднимет меня

И спросит заботливо: «Вы не споткнулись?»

1940^{469}

470. Время

Вернуть его! Пойди, попробуй

Синицу удержать в горсти,

Коль время — обнаженный провод.

Дотронься — и начнет трясти.

В. Марчихин

Да, не вернуть. Клубится пусть

Дым за окном вагонным. Заново

Зажмурься. Вот он — теплый вкус,

И цвет, и выпуклость банана.

Загаром тронутая бровь.

Ребячий всхлип. И вся нелепость

Дождей полтавских и ветров,

Не по-весеннему свирепых.

Щекочут губы пчелы век,

Жужжа ресницами, как зуммер.

Без жал, без жалоб. Человек

Имеет право на безумье.

Прапамять? Или праигра?

Страна Юно? Терра Фонтана?

Но в мире графиков и граф

Стена, как пошлость, деревянна.

Да, рычага не повернуть.

Диспетчер пьян. Страшней — бездарен

И времени железный прут

Не выгнуть никаким ударом.

Но мы сильнее рук своих:

На стыке спазм, слез, междометий

Дошедший до абсурда миг

Величественнее тысячелетий.

1940^{470}

471. Шестнадцатилетнему Маяковскому