Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [100]

…Я вот тоже

ору

А доказать ничего не умею!

В. Маяковский

Ты тут. Ты со мною. Но ты мне не рад —

Свирепый мальчишка в пастушеской шляпе.

Непримирим твой голодный взгляд,

И красками плащ заляпан.

Ты глядишь на меня. Не мигая. В упор.

Как только войду, каждый раз.

И такой жестокий укор

В темноте твоих глаз.

Я с поличным поймана. Не дышу.

Я знаю, что ты мне хочешь сказать:

Я плохо живу. Плохо пишу.

Ору, не умеючи доказать.

Оправдаться нечем. Молчу. Стою.

И мне вовек подойти не посметь,

Чтобы эту замерзшую руку твою

Дыханьем своим согреть.

И мне вовек не дано объяснить —

Ни тебе, ни себе, никому:

Как это все-таки трудно — жить.

И все-таки радостно… Почему?

И пусть объяснения этому нет,

Как нет объяснения снам и любви.

Строжайший из судий выносит мне

Страшнейший из приговоров: живи!

1940^{471}

472. Поэзия (Из цикла «Стихи о завтрашних стихах»)

Пусть я стою, как прачка над лоханью,

В пару, в поту до первых петухов.

Я слышу близкое и страстное дыханье

Еще не напечатанных стихов.

Поэзия — везде. Она торчит углами

В цехах, в блокнотах, на клочках газет —

Немеркнущее сдержанное пламя,

Готовое рвануться и зажечь,

Как молния, разящая до грома.

Я верю силе трудовой руки,

Что запретит декретом Совнаркома

Писать о родине бездарные стихи.

1940^{472}

473. После ночной смены

Я иду по улицам ночного завода.

Двери цехов зияют, как пещеры троглодитов.

Машины обступают меня, громоздкие и причудливые, как динозавры.

Я легко ухожу от них, потому что они неподвижны.

Я вдыхаю холодный и сладкий воздух рассвета,

Я не знала до сих пор, что воздух бывает так вкусен.

Наконец-то — впервые в жизни —

Мне открывается подлинная ценность

Самых простых и насущных вещей —

Воздуха, воды и куска хлеба.

Мои руки черны от масла и металлической пыли.

Я смотрю на них с уважением:

Это действительно — мои руки.

Наконец-то — впервые в жизни —

Они — мои руки — создают настоящие вещи.

Нужные моему народу, имеющие вес и объем,

Вещи, которым не требуются

Литературные комментарии.

Я стою на перекрестке и ожидаю первого трамвая.

Рассветный ветер пронизывает меня весьма беззастенчиво,

Я забыла, что уже сентябрь

И что надо было надеть жакетку.

До дому моего далеко, и трамваи еще не ходят.

Я ежусь от холода и ожидаю.

Над поселком плывут тончайшие облака с розоватым отливом.

Но я не смотрю на них; мои веки слипаются.

Я ожидаю трамвая и знаю, что когда-нибудь он придет…

И если бы не зубная боль — я была бы сейчас вполне счастлива.

1941^{473}

474. Я живу

Я живу без тебя. В неуютной квартире,

Среди шумных соседей и облупленных стен.

Я одна в этом плохо проветренном мире.

Это быт. Это дом. А похоже на плен.

Я взбираюсь под утро на подоконник,

Прижимаюсь к стеклу и царапаю мел.

Я старею — от слез, от свирепых бессонниц,

От неконченных писем, стихов и новелл.

Это трудно. Но всё это — только снится.

Мир совсем не такой, если снять мишуру,

Если вспомнить пронзенные солнцем ресницы.

Ты со мной. Ты во мне. Я с тобой говорю.

Ты меня не ругаешь за отсутствие пудры,

За немодное платье, за мечты о тебе…

Ты меня понимаешь, спокойный и мудрый

(Не такой, как в Полтаве, а как был на Лабе),

Улыбаются умные, добрые губы,

Светло-русая прядь закрывает висок.

Я тебя называю: «Аэро, любый…»

Ты меня — полушепотом: «Еленок…»

И становится мир и просторным и светлым.

Ты мне волосы гладишь. Не во сне. Наяву.

Мы стоим над обрывом. От холодного ветра

Ты меня защищаешь. Потому я живу.

15 января 1941. Ростов-Дон^{474}

475. Возвращение

Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди…

К. Симонов

Это будет, я знаю… Нескоро, быть может, —

Ты войдешь бородатый, сутулый, иной.

Твои добрые губы станут суше и строже,

Опаленные временем и войной.

Но улыбка останется. Так иль иначе,

Я пойму — это ты. Не в стихах, не во сне.

Я рванусь, подбегу. И наверно, заплачу,

Как когда-то, уткнувшись в сырую шинель…

Ты поднимешь мне голову. Скажешь: «Здравствуй…»

Непривычной рукой по щеке проведешь.

Я ослепну от слез, от ресниц и от счастья.

Это будет нескоро. Но ты — придешь.

1941^{475}

476. Подарок

Человек…

Беспредельно влюбленный

В дальние горизонты

В туманные ночи и свежие утра,

В росистые травы и нежные цветы,

Во все моря света и облака,

В молнии, громы и горячие споры,

В стихи и краски всех радуг,

В хорошие книги и в свою работу…

В. Марчихин

Дарю тебе весь этот мир:

Кипенье смрадное асфальта,

Ручьёв бегущее контральто

И в небе ласточек пунктир.

И тучи цвета молока,

И трепетание мембраны,

И шеи динозавров — краны,

Взнесённые под облака.

В акациях прозрачных сквер,

Овал младенческих коленей

И напечатанные тени

На жёлто-розовом песке,

И корректуры первых книг,

И первые раскаты грома,

И первородный женский крик

Из окон ближнего роддома…

Бери его! Он твой — весь мир!

Клубок из боли и блаженства.

Но будь к нему непримирим —

Владей, корчуй и совершенствуй.

1941^{476}

477. Последние стихи

Эти стихи, наверное, последние.

Человек имеет право перед смертью высказаться.

Поэтому мне ничего больше не совестно.

Я всю жизнь пыталась быть мужественной,

Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки

Или хотя бы твоей доброй памяти.

Но мне это всегда удавалось плохо,

С каждый днём удаётся всё хуже,

А теперь, наверно, уже никогда не удастся.

Вся наша многолетняя переписка

И нечастные скудные встречи —

Напрасная и болезненная попытка