Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [90]

Двадцать оловянных пехотинцев

Встали перед ним на караул.

Над столом, на плоскости Европы,

Черные кружочки — города.

Так приходят знание и опыт,

Незаметные и навсегда.

Корабли в морях стоят на страже.

Армия огромна и сильна.

Желтые околыши фуражек.

Вот она, японская война!

Я глядел в лицо большой иконе,

Я читал слова молитв чужих.

Оловянные скакали кони,

В городе забытый мальчик жил.

Застревали зернышки гороха

В черном дуле детского ружья.

Адмиральский час в окошки грохал

В комнате? На карте? Где же я?

Как понятны знания и опыт,

Каждый возглас, каждый переход!

Контуры воюющей Европы —

Девятьсот четырнадцатый год.

За окном стоят большие здания

В сумрачном величии своем,

Те же плоскостные очертания,

Стены, потерявшие объем.

Может быть, тугие клубы грома,

Черный беспокойный телефон —

Первое понятие объема,

Трудно проникающее в дом.

Февраль — июнь 1934^{412}

413. «Таврический сад совершенно внезапен…»

Таврический сад совершенно внезапен —

Как будто деревья по улицам шли,

Нигде не оставив следов и царапин,

Нигде на камнях не просыпав земли.

Как будто сегодня неслышной походкой

Пришли, а надолго ль останутся тут?..

Спокойно стоят за железной решеткой,

Стоят добровольно и завтра уйдут.

1934^{413}

414. Калган (Из застольных стихов)

А. Гитовичу

Портвейн, мадеру иль малагу

Мне горько видеть за столом,

Но мы иную знаем влагу —

То ль зверобой, то ль костолом,

Калган, как бури завыванье,

Зубровка, добрый русский ром

(Тут много значит и названье).

Калган — растение простое.

О нем поэты не поют,

Его, на перекрестках стоя,

Букетами не продают.

И не ведутся обсужденья,

Что-де — лекарство или яд?

Своим знакомым в день рожденья

Его в горшочках не дарят.

Забыт, а нам какое дело —

Хвалу калгану вознесу.

Я этот корень почернелый

Ножом выкапывал в лесу.

В местах, исхоженных заране,

В траве колючей и густой,

У пней корявых на поляне

Мелькает крестик золотой.

И вьется стебель невысокий,

Чуть перехваченный листом,

Уходит вглубь. И что за соки

Таятся в корешке простом!

И мы его простым приемлем,

Как говорили в старину,

И приобщаем нашу землю

Простому нашему вину.

Пускай он дух лесной и жадный

В душе, как птицу, поселит,

Похмельем легким и отрадным

Сердца людей развеселит.

Слепым он проясняет зренье,

Глухим он музыкой звучит,

И всех скорей к закуске клонит,

Земли плоды, листы, коренья

И осладит и огорчит,

К желудку сок волнами гонит, —

И тут, в моем стихотворенье

Приятным зовом прозвучит.

1936^{414}

415. «По-разному неслись мои года…»

По-разному неслись мои года.

Я не пожалуюсь, что мог прожить иначе.

И вечно жадный, жаждущий и зрячий,

Я не боялся смерти никогда.

Я помню смерть, глядевшую угрюмо

На землю, что уходит из-под ног,

Но в простоте я никогда не думал,

Чтоб целый мир во мне погаснуть мог…

1936^{415}

416. Испания

И вдруг по залу глуховато

Толпы дыханье пронеслось.

Оно с жужжаньем аппарата

В один и трудный вздох сошлось.

Так от колесиков зубчатых

Большая повернется ось,

Так струны: запоет одна —

Другая задрожит струна.

Так свет изображенье строит —

Далекий раскаленный день

Прошел, но долго целлулоид

Хранит живые свет и тень.

Ряды бойцов и небо юга,

Вот кто-то смотрит к нам сюда.

Я, может быть, такого друга

Не встречу больше никогда.

Винтовку взял шутя и взвесил.

Пусть поглядел он наугад,

Но взгляд его упрям и весел!

Мы здесь, товарищ! Все глядят.

Мы сжали пальцы, ручки кресел

У нас в руках, а не приклад.

Так мысль идет мгновенным чудом

На всех народов языки,

И смотрят женщины оттуда,

К плечам поднявши кулаки.

Там день, здесь вечер темный, ранний,

Там свет, но между нами нет

Ни дней пути, ни расстояний,

И все мы поняли привет.

Бойцы нам свой пароль сказали.

И дети закивали нам.

Они глядят как будто в зале,

А мы глядим как будто там.

Свои вершины приближая,

Идут вдали покатые холмы.

Твои дороги, родина чужая,

Как сказки детства, узнавали мы.

«Испания!» — мы повторяем глухо,

Мы узнаем, как имя произнесть,

Чтоб оглянулась шедшая старуха,

Чтобы друзья услышали: мы здесь!

Мы здесь глядим, мы знаем все кругом.

Как мы глядим! В экран ворваться можем,

Как будто кинемся к прохожим,

Детей их на руки возьмем.

Я узнаю дороги жесткий камень

И матерей усталые глаза.

Покачивая серыми вьюками,

Проходит мул — и трудно дышит зал.

Как мы глядим! Мы здесь. Мы узнаем

Обломки баррикад, пустые окна зданий.

Они живут в дыхании моем

И в горькой тишине воспоминаний.

Мы узнаем. Мы знаем всё вокруг:

Шипенье пуль и крик гортанный.

О, если бы перешагнул я вдруг

На серую траву экрана!

Не подвиги, не воинская слава!

И клятвы ни одной не произнесть!

К чужой земле, к чужим горячим травам

Прижаться грудью! Родина, ты здесь!

О, если бы… Но это только чудо!

О, если бы… Но это полотно!

Комок земли хотя бы взять оттуда,

Уж если мне там быть не суждено!

Декабрь 1936^{416}

417. «На берегу желтели доски…»

На берегу желтели доски,

И в ручейках краснела глина.

Река легла светло и плоско,

Кусты и небо опрокинув.

Она текла и не журчала,

В какую сторону — забыла.

И синий катер у причала

Одной чертою обводила.

Корму очерчивая тонко,

К бортам прижалась, как лекало.

И только темная воронка

Из-под руля вдруг выбегала.

И мне казалось, что сегодня

Так стройно этих струй движенье,

Что если бы убрали сходни —

Осталось бы их отраженье.

1937^{417}

418. Андрей Муравьев

Двенадцать тысяч муравьев