Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [53]

Окромя — мужики

опосля тоски.

И над кажною стрехой

(по Павлу Васильеву)

рязныя рязанския б пятушки.

Потому что я русский наскрозь —

не смирюсь со срамом

наляпанного а-ля-рюс.

3. Неистовая исповедь

В мир, раскрытый настежь

Бешенству ветров.

Багрицкий

Я тоже любил

петушков под известкой.

Я тоже платил

некурящим подростком

совсем катерининские пятаки[63]

за строчки бороздками на березках,

за есенинские голубые стихи.

Я думал — пусть и грусть, и Русь,

в полтора березах не заблужусь.

И только потом я узнал, что солонки,

с навязчивой вязью азиатской тоски,

размалева русацкова в клюкву аль в солнце, —

интуристы скупают, но не мужики.

И только потом я узнал, что в звездах

куда мохнатее Южный Крест,

А петух-жар-птица-павлин прохвостый —

из Америки,

С картошкою русской вместе.

И мне захотелось такого простора,

чтоб парусом взвились

заштопанные шторы,

чтоб флотилией мчался

с землею город

в иностранные страны,

в заморское море!

Но, я продолжал любить Россию.

4. Я продолжал любить Россию

Не тот этот город и полночь — не та.

Пастернак

А люди

С таинственной выправкой

скрытой

тыкали в парту меня, как в корыто.

А люди с художественной вышивкой

Россию

(инстинктивно зшиток подъяв, как меч) — отвергали над партой.

Чтобы нас перевлечь — в украинские школы —

ботинки возили, на русский вопрос —

«не розумию», на собраньях прерывали русскую речь.

Но я всё равно любил Россию.

(Туда… улетали… утки…

Им проще.

За рощами, занесена, она где-то за сутки,

за глаз, за ночью, за нас она!)

И нас ни чарки не заморочили,

ни поштовые марки с «шаг» ющими[64] гайдамаками,

ни вирши — что жовтый воск со свечи заплаканной

упадет на Je[65] блакитные очи.

Тогда еще спорили —

Русь или Запад

в харьковском кремле.

А я не играл роли в дебатах, а играл

в орлянку на спорной земле.

А если б меня и тогда спросили,

Я продолжал — всё равно Россию.

5. Поколение Ленина

Где никогда не может быть ничья.

Турочкин

…И встанут над обломками Европы

прямые, как доклад, конструкции,

прозрачные, как строфы

из неба, стали, мысли и стекла.

Как моего поколения мальчики

фантастикой Ленина

заманись —

работа в степени романтики —

вот что такое коммунизм!

И оранжевые пятаки

отсверкали, как пятки мальчишек,

оттуда в теперь.

И — как в кино —

проявились медали на их шинелях.

И червь, финский червь сосет

у первых трупы,

плодя — уже для шюцкоров —

червят.

Ведь войну теперь начинают не трубы —

сирена.

И только потом — дипломат.

Уже опять к границам сизым

составы тайные идут,

и коммунизм опять так близок —

как в девятнадцатом году.

Тогда матросские продотряды

судили корнетов

револьверным салютцем

Самогонщикам — десять лет.

А поменьше гадов запирали

«до мировой революции».

Помнишь — с детства — рисунок:

чугунные путы

Человек сшибает с земшара

грудью! —

Только советская нация будет

и только советской расы люди…

Если на фуражках нету звезд

повяжи на тулью — марлю… красную…

Подымай винтовку, кровью смазанную,

подымайся в человечий рост!

Кто понять не сможет, будь глухой —

на советском языке

команду в бой!

Уже опять к границам сизым

составы тайные идут,

и коммунизм опять так близок,

как в девятнадцатом году.

6. Губы в губы

Когда народы, распри позабыв,

В единую семью соединятся

Пушкин

Мы подымаем винтовочный голос,

чтоб так разрасталась наша отчизна —

как зерно, в котором прячется поросль,

как зерно, из которого начался колос

высокого коммунизма.

И пусть тогда на язык людей — всепонятный,

как слава, всепонятный снова — попадет

мое, русское до костей,

мое, советское до корней,

мое украинское тихое слово.

И пусть войдут

и в семью и в плакат

слова, как зшиток (коль сшита кипа),

как травень в травах,

як ли пень в липах

тай ще як блакитные облака!

О, как я девушек русских прохаю

говорить любимым губы в губы

задыхающееся «кохаю»

и понятнейшее слово — «любый»

И, звезды прохладным монистом надевши,

скажет мне девушка: боязно всё.

Моя несказанная

родина-девушка эти слова все произнесет.

Для меня стихи —

вокругшарный ветер,

никогда не зажатый

между страниц.

Кто сможет его от страниц отстранить?

Может, не будь стихов на свете,

я бы родился, чтоб их сочинить.

7. Самое такое

Но если бы

кто-нибудь мне сказал:

сожги стихи — коммунизм начнется, —

я только б терцию промолчал,

я только б сердце свое слыхал,

я только б не вытер сухие глаза,

хоть, может, в тумане,

хоть, может, согнется

плечо над огнем.

Но это нельзя.

А можно — долго мечтать про коммуну.

А надо думать — только о ней.

И необходимо падать юным

и — смерти подобно — медлить коней!

Но не только огню сожженных тетрадок

освещать меня и дорогу мою:

пулеметный огонь песню пробовать будет,

конь в намете

над бездной Европу разбудит —

и хоть я на упадничество не падок,

пусть не песня, а я упаду в бою.

Но если я прекращусь в бою,

не другую песню другие споют.

И за то,

чтоб, как в русские, в небеса

французская девушка

смотрела б спокойно —

согласился б ни строчки

в жисть не писать…

………………………………………………….

А потом взял бы

и написал — тако-о-ое…

26 сентября 1940 — 28 января 1941^{171}

172. «Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!..»

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!

Что? Пули в каску безопасней капель?

И всадники проносятся со свистом

Вертящихся пропеллерами сабель.

Я раньше думал: «лейтенант»

Звучит «налейте нам»,

И, зная топографию,

Он топает по гравию.