Советская фантастика 50–70-х годов - [2]

Повесть Геннадия Гора «Странник и время» написана в 1961 году. Герой ее, попадая в XXIII век, обнаруживает, что облик людей будущего изменился — они стали благообразнее, увереннее в себе, держатся с особым достоинством. Быт граждан грядущего трансформировался еще сильнее — их жилища свободны от имущества, всякая необходимая вещь возникает по мановению могучих сил науки, поставленных на службу человеку. Дети воспитываются в интернатах, поскольку общество полностью взяло на себя функции воспитания.

Всего четверть века минуло, а как переменилась наша система ценностей! Благом видится сегодня жилище, обставленное обжитыми, знакомыми до последней черточки вещами, — они как бы олицетворяют для нас прочность, весомость бытия. А отрыв детей от родителей, ослабление семейных связей воспринимается как одна из главных болезней века, чреватая одиночеством, опустошенностью. Да и идея прогресса человеческой личности весьма неоднозначна. В самом деле, если за три столетия человечество смогло совершить такой заметный шаг в своем развитии, то какими гениями должны были бы стать мы сами в сравнении с Платоном или Буддой?!

Повесть Севера Гансовского «Винсент Ван Гог» — не менее характерный образец восприятия исторического времени, на этот раз прошедшего. Пришельцу из будущего бросилась в глаза «какая-то претенциозность в людях». Состояла она в том, что «каждый шествовал по улице со своим выражением на физиономии, причем явно насильственным… Любой прохожий как бы содержал в себе двоих — одного, которым был в действительности, и второго, каким хотел казаться». Люди конца XIX века показались герою повести «маленькими и слабыми». Даже природная среда, их окружавшая, представилась ему чахлой, невзрачной. Здесь отразилась, пожалуй, не реальная ситуация, а та оценка прошлого, что господствовала в 60-е годы. Будущее виделось в розовых красках, былое — по контрасту — оказывалось серым.

Но лимит оптимизма был уже на исходе: в 70-е годы начало пробивать себе дорогу более взвешенное понимание грядущих реальностей. Становясь далеко не безоблачным настоящим, еще недавно казавшееся таким светлым будущее все теснее связывалось в сознании людей с ранее неведомыми проблемами — нарушением экологического баланса, нарастанием негативных явлений в социальной и экономической сферах жизни.

Но мы вряд ли вправе обвинять мечтателей в близорукости. После резких перемен в политическом и нравственном климате общества середины 50-х годов публицисты и прозаики экстраполировали в будущее вектор положительного развития. Вера в безусловность прогресса была, пожалуй, иррациональной, ибо ни на каком серьезном анализе прошлого и настоящего не основывалась. И если бы кто-нибудь тогда написал, что нашими заботами в 80-х годах сделаются борьба с бюрократизмом, коррупцией, что расцветут такие болезненные явления как алкоголизм и наркомания, такого «футуролога» сочли бы очернителем.

Да и в 70-х годах подобный анализ социальной жизни не очень приветствовался. Приметно больше говорили и писали о славном прошлом, о верности традициям отцов. (Что, впрочем, не означало возрождения историзма, ибо «ближний прицел» действовал и в обратную сторону.) Молодость нередко считалась синонимом незрелости — что, разумеется, в словах не фиксировалось. А молодежь, чувствуя недоверие, стремилась доказать: нет, мы не хуже, мы не посрамим, если что…

Повесть Сергея Абрамова «В лесу прифронтовом» — показательная для прозы молодых писателей 70-х годов. Автор настаивает на духовном родстве поколений, хотя на первый взгляд и может представиться, что многое изменилось в сознании, воззрениях молодежи. Молодые 70-х не знают нужды, хорошо образованны, жизненный опыт их слагается из других впечатлений. И все-таки, утверждает писатель, главное не в этом. Неизменно самое существенное — способность к самопожертвованию, твердая вера в идеалы общества. Современные мальчики ничем не хуже их сверстников из далекого 42-го — это доказывается всем ходом повествования.

70-е годы, однако, стали десятилетием обретения истинного масштаба времени. Литература в целом осознала, что настоящее можно постигнуть лишь как результат всего предшествующего развития. Постепенное торжество такого взгляда лишало антиисторизм исторической перспективы — да простится мне такая тавтология.

Обострение экологических проблем дало дополнительный импульс поискам точных координат на оси времени. Цена антиисторизма оказалась слишком высока — на глазах у всех произошла как бы материализация сентенции американского философа Сантаяны: кто не знает прошлого, обречен пережить его вновь.

Экологическое сознание также рождалось в остром противоборстве с философией казенного оптимизма — процесс его становления можно уподобить обретению исторической перспективы. И фантастика, как и литература в целом, сыграла свою роль в борьбе против сыто-потребительского отношения к природе. Излюбленная писателями-фантастами тема Контакта с инопланетными цивилизациями пережила в годы борьбы за Байкал существенные изменения — встреча с иными мирами все чаще оказывалась чреватой непредсказуемыми последствиями.