Советская дипломатия на четырехсторонних переговорах по Западному Берлину (26 марта 1970 г. — 3 сентября 1971 г.) - [88]
В связи с этим Джеклинг заявил, что «на данном этапе переговоров, очевидно, следует отклонят любые формулировки, которые могли бы привести к дополнительным толкованиям. Либо эти слова имеют смысл и ведут к новым толкованиям, что осложнило бы переговоры, либо они не имеют смысла и поэтому излишни»[728].
Наконец, на тридцать третьем заседании послов, состоявшемся 23 августа 1971 г., стороны сумели договориться по всем формулировкам. Последняя «шероховатость» касалась описания деятельности генконсульства СССР в Западном Берлине. Западные послы настаивали на сохранении в этом описании слов «не будут включать политические функции». Абрасимов согласился с позицией послов трех держав[729].
23 августа 1971 г. в три часа дня было принято сообщение для печати, в котором говорилось: «Послы достигли согласия по всему проекту договоренности, который будет представлен на рассмотрение их правительств»[730]. Сообщалось также, что дата следующей встречи послов будет определена в ближайшее время. После этого К. Раш в 15 часов 40 минут закрыл заседание.
По словам Абрасимова, подписание соглашения в последний момент пришлось отложить, так как западные державы вдруг «под воздействием Бонна» предложили согласовать немецкий перевод текста соглашения. Смысл данного шага, по его мнению, заключался в том, чтобы еще раз попытаться подправить в свою пользу подготовленный договорный акт. Поэтому советская сторона отклонила предложение своих партнеров по переговорам, сказав, что аутентичными текстами соглашения могут быть лишь русский, английский и французский, что фиксируется в данном документе и с чем были вынуждены согласиться в конце концов и послы трех западных держав[731].
Иную версию «истории с переводом» излагает бывший посол СССР в ФРГ В. М. Фалин. Он пишет, что Брандт в разговоре с ним посетовал на то, как тяжело продвигалась выработка согласованного немецкого перевода четырехстороннего документа по Берлину. «Вчера, — продолжал федеральный канцлер, — переговоры (именно переговоры) закончились. В ключевом слове („тайз“) делегат ГДР пошел навстречу нашим настояниям. Так вот, после обнародования факта — немецкий текст согласован — делегат ФРГ был извещен, что представителя ГДР „неправильно поняли“ и что сторона ГДР остается при прежнем своем толковании. Следовательно, версия ГДР будет расходиться с версией ФРГ»[732].
По сообщениям служб ФРГ, продолжал Брандт, «делегат ГДР предпринял сознательный обман. Так называемое „неправильное понимание“ было заранее спланировано. И самое прискорбное — этот обман в качестве некоего выхода из тупика подсказан вашим дипломатом. Сведения получены от источника, который пользуется нашим полным доверием. Надеюсь, вы допускаете, что мои коллеги и я осведомлены о многом из происходящего в коридорах власти ГДР? Наш боннский дом, предполагаю, тоже весьма прозрачен. Поэтому коварство на обеих сторонах себя не окупает»[733].
Фалин ответил: «Брежнев и Громыко немедленно узнают все только что мною услышанное. Я обращу их внимание на то, что из Берлина в Москву поступает препарированная информация, требующая критического к себе отношения. При личной встрече с Генеральным секретарем скажу в предельно прямых выражениях, что, начиная большое дело, от мелких козней и подвохов нужно отмежеваться. Любой капитал, политический в особенности, — это прежде всего доверие. А доверием можно злоупотребить только раз. Если я не встречу отклика у Брежнева, считайте, что в Бонне сменится советский посол»[734].
Уже после предписания четырехстороннего соглашения Фалин 15 сентября сообщил Брежневу, что он телеграфировал в Москву об этом разговоре. Громыко сказал Генеральному секретарю, что он по телефону изложил ему содержание телеграммы, после чего под предлогом какой-то встречи с согласия Брежнева ушел, пообещав позже позвонить.
После этого по совету Генерального секретаря Фалин направился в МИД к Громыко. Министр встретил его не очень приветливо и сказал: «Между прочим, я разговаривал с Абрасимовым. Не подтверждает он версии Брандта. Напротив, решительно оспаривает ее. Не вижу причин верить ему меньше, чем западным немцам. „…И вам“ не присовокупил, хотя определенно давал почувствовать»[735]. Отношения между министром и послом в Бонне складывались, вероятно, не самым лучшим образом и имели, мягко говоря, не очень дружественный характер.
Позже Е. М. Самотейкин[736] рассказывал Фалину: «За завтраком в Ореанде 16 сентября Брежневу докладывается актуальная информация. Очередь доходит до разведсводок. Одна из них подоспела как нельзя кстати, воспроизводя твое сообщение накануне. Леонид Ильич резюмировал: „А Фалин-то прав!“»[737].
Правительства четырех держав согласились с текстом, разработанным послами. Его одобрили также правительства ГДР и ФРГ и сенат Западного Берлина. В частности, Совет Министров ГДР 24 августа 1971 г. «с удовлетворением констатировал, что послам четырех держав удалось в ходе переговоров достичь такой договоренности по Западному Берлину, которая способствует разрядке напряженности в центре Европы». Правительство ГДР дало «особо высокую оценку настойчивой и конструктивной мирной политике правительства СССР, которая внесла решающий вклад в успешное завершение переговоров. Результаты длительных переговоров являются выражением успешной внешней политики СССР. Они имеют большое значение для ГДР, для совместно разработанной и согласованной внешней политики социалистического содружества и всех сил в мире, в том числе и в ФРГ, которые выступают за мир и разрядку»
