Совет юстиции - [25]

Главного комиссара, и без того весьма раздраженного происходящим, задела критика министра.

— Сэр, мы делаем все возможное, — коротко сказал он. — Если вы считаете, что моя отставка может помочь делу…

— Ради всего святого, не будьте вы дураком! — совсем не по-парламентски воскликнул министр внутренних дел. — Вы разве не видите, что…

— Пока я вижу лишь то, что вреда никакого нет, — упрямо буркнул комиссар и вдруг вспылил: — Вот что я скажу, сэр! Наши люди каждый день нанимают субъектов и похуже этих «Благочестивых». Если не нанимают, то используют. Мелкие воришки, «стукачи», как их называют, рецидивисты, взломщики, а бывало, что и кое-кто похуже. Мы существуем для того, чтобы защищать обычных законопослушных людей, и никто не может…

— В том-то и дело, что это не вы защищаете людей! Вы только получаете информацию…

— От «Совета юстиции», верно, но какое это имеет значение? Выслушайте меня, сэр. — Говорил он очень искренне и придавал вес каждой сказанной фразе легким ударом кулака по столу. — Принца Эскуриальского нужно выставить из страны, — с серьезным видом сказал он. — У меня есть сведения, что красные хотят его крови. Нет, это мне известно не от «Благочестивых», в том-то и дело. Я узнал это напрямик от человека, который продает мне информацию. Сегодня ночью я встречаюсь с ним, если, конечно, они еще не прикончили его.

— Но принц — наш гость.

— Он и так пробыл здесь слишком долго, — решительно произнес практичный и не склонный к сентиментальности комиссар. — Пусть возвращается к себе в Испанию… Через месяц он должен жениться, так вот пусть лучше у себя дома покупает приданое или что он там должен купить.

— Этим вы хотите сказать, что не в состоянии его защитить?

Лицо комиссара исказилось, как от боли.

— Я могу защитить шестилетнего ребенка или спокойного шестидесятилетнего старика. Но я не могу брать на себя ответственность за молодого человека, который настаивает на том, что имеет право ходить по Лондону без сопровождения, который разъезжает куда вздумается на автомобиле и упрямо отказывается сообщать нам свои планы на день… А если и сообщает, то нарушает их!

Слушая комиссара, министр ходил туда-сюда по кабинету, задумчиво опустив голову.

— Что касается принца, — наконец сказал он, — его высочеству уже направлен совет (из наивысших кругов) как можно скорее покинуть страну. Завтра он уезжает.

По лицу комиссара полиции было видно, каким облегчением стали для него эти слова.

— Сегодня вечером он едет в «Аудиториум», — недовольно сказал он, вставая. «Аудиториум», хоть и был перворазрядным мюзик-холлом, имел не самую хорошую репутацию. — Я направлю в зал десяток своих людей, а машину его к концу представления мы подкатим к самой двери.

В тот вечер его высочество был пунктуален и прибыл в театр ровно в восемь. Какое-то время он пробыл в вестибюле, приятно разговаривая с рассыпающимся в любезностях перед столь высоким гостем управляющим, затем вошел в свою ложу и сел в тени красной бархатной шторы.

Ровно в восемь в театр прибыли еще два джентльмена, тоже во фраках. Одного звали Антонио Селлени, а второго — Карл Олл— маннс. Оба они были молоды и, прежде чем выйти из своего автомобиля, обсудили последние подробности предстоящего дела.

— Ты займешь ложу напротив, а я попытаюсь зайти к нему. Если у меня получится — считай, дело сделано. Нож лучше всего. — В голосе молодого человека можно было услышать оттенок гордости. — Ну, а если мне не удастся до него добраться, вся слава достанется тебе. — Он, как и все молодые итальянцы, имел склонность изъясняться высокопарно. Его спутник заворчал и ответил на ломаном французском:

— Однажды я прострелил куриное яйцо, зажатое в пальцах, — сказал он.

В театр они вошли порознь.

Тем временем в кабинете управляющего суперинтендант Фалмут коротал время, читая объявления в вечерней газете.

К нему подошел управляющий с запиской от его высочества, расположившегося в ложе А, что ни при каких обстоятельствах он не должен быть побеспокоен до самого окончания представления. В это же время синьор Селлени, осторожно посматривая по сторонам, подошел к ложе А. Рядом никого не было, поэтому никто не помешал ему мягко повернуть ручку и бесшумно скользнуть в темноту ложи.

Через двадцать минут Фалмут, стоя у двери на бельэтаж, отдавал указания помощнику:

— Поставьте двух человек у входа на сцену… О Боже!

Причиной его внезапного удивления стал выстрел, который раздался в зале, заглушив негромкую музыку и гул голосов, и последовавший за ним женский крик. Над расположенной напротив принца ложей поднялось прозрачное облачко дыма.

Карл Оллманнс, не в силах больше терпеть напряженного ожидания, выстрелил в сидящую неподвижно в тени шторы фигуру, после чего спокойно вышел из своей ложи прямо в руки двух подбегающих полицейских.

— Врача! — на ходу крикнул Фалмут, когда бросился к ложе А. Дверь ее оказалась запертой, но он, не задумываясь, вышиб ее. На полу совершенно неподвижно, в какой-то причудливой позе лежал бездыханный человек.

— Что за черт! — удивленно воскликнул сыщик, увидев, что мертвец связан по рукам и ногам.

У двери в ложу уже собралась толпа. Фалмут услышал чей-то строгий голос, призывающий к порядку. Обернувшись, он встретился взглядом с комиссаром.