Совесть. Происхождение нравственной интуиции - [61]

И хотя на многих философских факультетах кантовскую концепцию приняли с распростертыми объятиями, вне университетских стен она, похоже, не прижилась[212]. Вспомним убеждение Канта, что истинно нравственные правила не допускают исключений. Даже не самый толковый студент быстро сообразит, что правил без объективных исключений просто не бывает. Всегда говорить правду? Всегда, несмотря ни на что, выполнять обещание? Даже если это означает полную и безоговорочную катастрофу для всех причастных или смерть ни в чем не повинных? Я не позволяю себе лгать в корыстных целях, для собственной выгоды, но вполне допускаю ситуацию, когда приходится идти на обман, чтобы предотвратить крупномасштабные беды, или когда сказать правду — значит незаслуженно обидеть. Тем более что у нас не существует и правила высшего порядка, определяющего, когда нарушение обязательства говорить только правду все-таки окажется оправданным.

Даже золотое правило «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой» работает только в условиях общих нравственных ценностей. В старших классах у меня был ухажер, который увлекся сайентологией и превозносил ее практики. Следуя золотому правилу, он пытался обратить в свою веру и меня — ведь на моем месте ему бы хотелось, чтобы с ним поступили именно так. Нет уж, благодарю покорно! Или, как сказал Бернард Шоу: «Не поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой. Их вкусы могут отличаться»[213].

В дни моего студенчества подход Канта, особенно его твердое убеждение, что наша биологическая природа и жизненные условия для нравственности несущественны, поразил меня. Несмотря на явное благоговение немецкого философа перед разумом, рационального в этой концепции наблюдалось не больше, чем в проповедях заезжих сектантов, которые колесили по нашему захолустью, стращая всех концом света и геенной огненной. Одни пустые слова и ничего более. Деревенская простушка в моем лице не оценила Канта как выдающегося нравственного философа.

В современной нравственной философии главным соперником кантианского подхода выступает утилитаризм. Утилитаристы тоже подразумевали у нравственности светское начало, но, в отличие от Канта, считали, что важнее оценить последствия планируемых действий, чем строго следовать правилам вроде «Никогда не лгать». Как мы уже успели убедиться, порой избежать катастрофических последствий можно, только нарушив правило. И утилитаристы это понимали. Основоположниками утилитаризма были Иеремия Бентам (1748–1832) и Генри Сиджвик (1838–1900), дальнейшее развитие концепция получила благодаря Джону Стюарту Миллю (1806–1873). Среди наших современников к числу выдающихся утилитаристов принадлежат философ Питер Сингер и нейропсихолог Джошуа Грин.

Как и кантианцы, утилитаристы провозглашают идеалом единое основополагающее правило (они называют его принципом), которое поможет устранить все разногласия и обусловить все корректные нравственные решения. Но помимо этого они строят свою теорию на вроде бы бесспорной мысли, что счастье лучше страданий, и на предположении, что в нравственном смысле важны лишь последствия того или иного действия для счастья тех, кого это действие затрагивает.

Что же конкретно утверждает утилитаризм? Утилитаристский принцип обманчиво прост: «Поступайте так, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей». Или, если короче, максимизировать совокупную пользу (под пользой подразумевается то, чего хотят люди, которых касается то или иное действие, или то, что способствует их счастью).

Как же утилитаристы переходят от предположения, что каждый из нас ищет счастья для себя, к нравственной директиве, гласящей, что каждый из нас должен стремиться к счастью для всех? Перефразируя пример, который приводит Саймон Блэкберн[214], можно смело утверждать, что каждый должен чистить зубы, но из этого не следует, что каждый должен чистить зубы всем. Блэкберн имеет в виду, что в логике утилитаристов заметны пробелы: некоторых оговорок явно не хватает, и их приходится достраивать. Вот, возможно, одна из недостающих: для людей в целом жизнь в обществе лучше, чем в отрыве от него, — если исходить из того, что, по большому счету, каждому из нас лучше жить среди населения, где благополучия больше, чем страданий. Но и в этом случае пробел заполняется с некоторой натяжкой, поэтому утилитаристы зачастую ловко делают вид, что пробела нет вовсе.

Это уже более серьезные недостатки. Исходя из правила «максимальной совокупной пользы», утилитаристы требуют одинакового отношения ко всем включенным в эту совокупность, иначе пользу подсчитать не получится. То есть никакого особого статуса для родных или друзей. На первый взгляд такая строгость и беспристрастность кажется похвальной, но на самом деле она идет вразрез с основными инстинктами общественных млекопитающих, к числу которых принадлежит человек.

В частности, утилитаристский принцип беспристрастности противоречит идее, что благотворительность начинается дома. Согласно этому принципу, например, финансовую помощь 20 сиротам на другой стороне планеты я должна ставить превыше необходимости обеспечить своих собственных детей. А моя пожилая мать, исходя из этого принципа, должна значить для меня меньше, чем пять бездомных, ровно в пять раз меньше. Если я готова пожертвовать своей почкой, принцип беспристрастности требует отдать ее не младшей сестре, которая отчаянно нуждается в пересадке, а в донорский банк.