Совесть. Происхождение нравственной интуиции - [59]

О сверхъестественной природе нравственности написано немало, и одним из самых убедительных и влиятельных рассуждений был и остается сократический диалог «Евтифрон»[206]. По дороге в зал суда Евтифрон уверенно разъясняет Сократу, что источником знаний о благочестивом и нечестивом выступают боги, и, судя по всему, готов записать собеседника в слабоумные за вопрос о происхождении нравственности. Сократ размышляет: благочестивое любимо богами потому, что оно благочестиво (то есть само по себе правильно), или оно благочестиво потому, что его любят боги (таковым его делают слова)?

Сократ ясно обозначил дилемму: если верно первое, то Бог лишь проводник нравственных принципов, но не источник. Если же верно второе, то, что бы ни сказал Бог, все правильно, каким бы отвратительным или неоправданным ни казалось нам то, во что это выливается на практике. Евтифрон в замешательстве. Оба варианта происхождения нравственности кажутся ему неприемлемыми, но третьего не дано. Из этого следует, что попытка вывести нравственные принципы из религии не оправдывает ожиданий, поскольку вопрос о том, откуда берется наше понимание морали, остается открытым.

Многие светские философы в поисках истоков нравственного знания обращаются не к божественной сущности, а к разуму. Этот подход сопоставим с учением Фомы Аквинского в том, что источник нравственности, как и у него, рационален. Однако Бога в этом сюжете уже нет. В знаменитом эссе 1979 года «Этика без биологии» (Ethics without Biology) выдающийся философ Томас Нагель излагает эту идею так:

Человек в той или иной мере обладает способностью рассуждать, следуя независимым нормам, применимым к рассматриваемым вопросам, а не слепо повинуется заданным эволюцией инстинктам, пропущенным через культурные фильтры или приспособленным к новым обстоятельствам. Подобные размышления, аргументация, выводы, оценка и вытекающие из них поступки кажутся самостоятельными в том смысле, что они подразумевают работу мысли, которая не сформирована теми или иными заданными эволюцией склонностями, а следует независимым нормам, применимым к поставленной задаче[207].

Нравственность при таком подходе никак не связана с нейробиологией. Она образована тем, что Нагель именует самостоятельной областью истин, открываемых разумом. Она не формируется даже инстинктами, констатирует Нагель. Разум стремится открыть не просто привычные способы выполнения тех или иных действий, диктуемые инстинктами, а нравственные правила. Согласно этой гипотезе, нравственные правила сообщают нам, что хорошо, а что плохо — то есть хорошо и плохо в действительности, а не в представлении той или иной культуры. Социальные практики просто говорят нам, каковы общепринятые нормы.

Повторю: согласно этому подходу, если правила — это надлежащие нравственные правила, то они отражают «независимую, устойчивую моральную истину», которую мы воспринимаем благодаря мыслительным способностям[208]. Независимый в данном контексте означает «не зависящий от наших социальных инстинктов». (Это я пересказываю, поскольку сама с недоверием отношусь к этому утверждению.) Надлежащие нравственные правила — то есть реальные — универсальны и потому не могут быть разными в разных культурах. Любая культура, которая не следует этим правилам, нравственно ущербна. Одним словом, истинные правила подобны математическим законам, которые неизменны. Истина не меняется, даже если варьируют культурные установки. Два плюс два везде будет четыре.

Исходя из этого, философы обычно утверждают, что постижение нравственных истин требует рациональности (которой предположительно лишены остальные животные, помимо человека) и сознания (которое у других животных тоже предположительно отсутствует). Рациональность, как сугубо человеческое свойство, позволяет нам отмежеваться от того, к чему нас побуждает биология, и усвоить универсальные нравственные истины. По крайней мере, так декларируется.

Именно этот подход, лаконично и емко изложенный Нагелем, преобладает сейчас, насколько я могу судить, в академической философии — во всяком случае, в США. Поскольку ключевой вклад в эти идеи внес Иммануил Кант (1724–1804), полезно посмотреть на его вклад в теорию нравственности, способствовавший столь мощному влиянию философа.

Согласно Канту, выбор не может быть подлинно нравственным, если он делается ради удовольствия, радости, удовлетворения или продиктован какой-либо эмоцией, например состраданием к боли или любовью к семье или братскими чувствами и т. д. По-настоящему нравственным может быть лишь выбор, сделанный по велению долга[209]. И хотя Кант, судя по всему, верил в христианского Бога, он признавал неизбежные упущения концепции, пытающейся укоренить нравственность в полученных свыше заповедях и блестяще изобличенной Сократом. Чтобы избавиться от них, Кант надеялся вывести нравственные правила, или по крайней мере основополагающий нравственный закон, из чистой логики. Как, возможно, делает сам Господь. Кант хотел сформулировать фундаментальный принцип, неуязвимый для рациональных разногласий. Он исходил из того, что чистый разум выступит объединяющим началом для всех разумных существ, поэтому все разногласия сотрутся. И только чистый разум, неподвластный эмоциям, может сказать нам, в чем заключается наш нравственный долг. Кант излагает свое видение так: