Совесть - [2]

— Это, мамочка, оттого, что на душе у меня сладко, — ответил он и улыбнулся.

— Ну, и слава Богу, а только я тебе налью другой стакан, нельзя же, в самом деле, сироп пить.

— Не хочу я чаю, не хочу я чаю, — запел в ответ Михайлов, встал из-за стола и ушёл гулять.

Мать посмотрела ему вслед, стараясь угадать причину его возбуждённого состояния. Она любила его за то, что он был у неё один, за то, что он двадцати трёх лет перешёл уже на четвёртый курс и всегда был с нею откровенен. Всякая перемена в настроении сына её тревожила.

«Сам расскажет», — подумала она, желая себя успокоить, и стала накладывать ложечкой варенье.

Михайлов до рассвета ходил по морскому берегу, спотыкаясь о камни, и напевал какой-то неизвестный мотив, а на следующий день задолго до вечера сидел уже в шлюпке, волновался и мысленно подсмеивался над собой. Он решил передать Нелли часы сам здесь же в шлюпке. Маленькая стрелка на них дошла уже до пяти, потом до половины шестого и, наконец, до семи, а Нелли не приходила. Вода в море посветлела, мачты покачивавшихся на якоре баркасов стали отражаться резко очерченными спиралями. Слышались издалека свистки парового трамвая и военная музыка. Зашло солнце. Рыбаки варили на берегу ужин и огненные языки костра выделялись всё ярче и ярче на тёмно-фиолетовом, почти чёрном, фоне откоса. Стало свежо. Михайлов встрепенулся, вышел из шлюпки и не знал, что ему делать…

«А найти её сегодня же нужно и передать часы нужно, а то ведь за вора принять могут», — думал он, и от одной этой мысли ему стало жарко, точно его уже уличили в воровстве.

По тропинке спускался вниз, побрякивая ведром, садовник Филипп, красивый парень, вечно балагуривший со всеми дачными горничными.

— Ты что, Филипп? — спросил Михайлов только для того, чтобы заговорить и не так остро чувствовать свою беспомощность.

— Да наш панич за морской водой для аквария послали, рыб там каких-то новых купили, которые в пресной воде дохнут.

— Рыб? Так. Ага. А послушай, Филипп, ты не знаешь, кто живёт на соседней даче?

— Да там многие живут.

— Тут, видишь ли, одно семейство из Петербурга должно приехать… — солгал Михайлов.

Филипп вопросительно посмотрел, но как любитель поговорить не придрался к неопределённости ответа, а, загибая пальцы, начал перечислять одну за другой фамилии.

— На соседней даче сейчас находятся: Розенкранцовы, Финкельштейновы, потом доктор Иванов, потом англичане Вилкинсовы, потом Козловская, это любовница хозяинова, — добавил он почему-то шёпотом и наклонил голову.

— Хорошо, так. Ну, иди себе, бери воду.

— Так нету, которых вам нужно?

— Нет, нет, да это ничего, — ответил Михайлов и, не глядя на Филиппа, пошёл домой переодеться.

«Вилкинс, Вилкинс, это они, наверное они, других англичан здесь нет», — думал он, застёгивая перед зеркалом дрожавшими руками ворот чистого кителя.

II

Во дворе чужой дачи Михайлов почувствовал себя очень неловко и совсем испугался, когда придавил кнопку звонка возле двери, на которой была табличка с надписью Charles Wilkins [1]. Ему отворила пожилая дама и на ужаснейшем русском языке спросила, что нужно.

При слове «часы» его впустили, а потом пригласили в гостиную. Здесь ярко горела какая-то усовершенствованная лампа и освещала простую мебель, обитую зелёной кожей. Во всей комнате, кроме двух старинных гравюр в золотых рамах, не было ни украшений, ни цветов, но бросалась в глаза чистота как на военном корабле. Сначала вышел Вилкинс, высокий, седой старик с бритым подбородком и спокойным холодным взглядом, — так смотрят бессердечные учителя на экзаменах, — он заговорил по-русски ещё хуже, чем его жена, и, заметив, что Михайлов его не понимает, спросил по-французски, может ли господин студент поддерживать разговор на этом языке. Михайлов ответил утвердительно и протянул ему на ладони часики Нелли.

— Ого, го, го, oui, oui, tout de suite… tout de suite [2] мой доч, — заговорил Вилкинс, потом поклонился и, не взяв часов, позвал хриплым голосом. — Нелли, Нелли…

Прошла минута. Англичанин посмотрел тем же холодным взглядом на дверь и пожевал губами.

Послышался лёгкий стук каблучков, дверь бесшумно отворилась и вошла Нелли. Едва заметно ответив на поклон Михайлова, она остановилась возле отца, и на её щеках выступили два розовых пятна. Без шляпы, в простом домашнем платье, она казалась совсем взрослой, светлые глаза её глядели немного испуганно.

«А что, если всё это мне снится?» — подумал Михайлов.

Вилкинс сказал что-то дочери по-английски, потом указал Михайлову на кресло, сел сам и снова пожевал губами. После его фразы Нелли покраснела ещё сильнее и, обращаясь к Михайлову с чисто-русским акцентом, сказала:

— Вы принесли мои часы, папа вас благодарит и просит рассказать, где вы их нашли, он сам по-русски плохо понимает.

— Я ещё вчера нашёл их на дне шлюпки и хотел отдать, а вы ушли, и я не знал, как вас найти, сегодня я случайно узнал ваш адрес… — Михайлов говорил и почти не слыхал своего голоса.

— Да? Как я рада. Мама была очень недовольна, что я их потеряла, а папа навсегда запретил ходить ловить рыбу из шлюпки, это было наше самое большое удовольствие.