Совершенное преступление. Заговор искусства - [15]
Иные культуры могли управлять этой метафизической иллюзией, приводя ее в действие, когда каждый брал на себя ответственность за жизнь другого в ходе ритуалов и порождений. Тогда как мы, одержимые объективной реальностью, передоверяем нашу иллюзию технологиям. Несомненно, с помощью них мы играем со смертью, как другие культуры делали это с помощью жертвоприношения. Но такое жертвоприношение не пробуждает больше ни такой же магии, ни тех же грез. Это больше похоже на экспериментальное убийство, где убийца и жертва лишь технические операторы.
Но, быть может, исчезновение – это жизненно важная функция? Быть может, мы, как живые и смертные существа, таким образом реагируем на угрозу бессмертной вселенной, на угрозу окончательной реальности? А следовательно, технологическое развитие означает, что человек потерял веру в собственное существование и выбрал виртуальное существование, опосредствованную судьбу [par procuration]. В таком случае все наши артефакты становятся местом несуществования субъекта, его стремления к несуществованию. Субъект, лишенный своего собственного существования, – гипотеза, по крайней мере столь же жизнеспособная, как и гипотеза субъекта, наделенного этой метафизической ответственностью.
С этой точки зрения, техника становится чудесной авантюрой, настолько же чудесной, насколько кажется чудовищной при другом раскладе. Она становится искусством исчезновения. А ее конечной целью становится не просто преобразование мира, а полностью автономный, полностью реализованный мир, из которого мы могли бы, наконец, удалиться. Однако естественный мир не может быть совершенен, а человек в особенности является самым серьезным его несовершенством. Если мир должен быть совершенным, его необходимо сфабриковать [fabriquer] заново. И если он хочет заполучить такого рода бессмертие, человек также должен переродиться в артефакт, вытеснить самого себя на искусственную орбиту, по которой он может вращаться вечно.
Таким образом, мы мечтаем о мире, управляемым чудесным образом без нашего вмешательства, об автономных существах, которые бы, не выходя из-под нашего контроля, как в истории об ученике колдуна, осуществили бы наше желание выйти из-под нашей воли.
Таким образом, мы мечтаем увидеть, как компьютеры достигнут уровня интеллектуального самопрограммирования. При этом, если мы позволим им стать умнее нас, мы не позволим им иметь свою волю. Мы не представляем себе волю, воплощенную в другом виде и соперничающую с нашей, и для того, чтобы уступить место высшим искусственным существам, нам необходимо, чтобы сам их интеллект был проявлением нашего желания. Если Бог позволил человеку задаваться вопросом о своей собственной свободе, мы не допускаем, что произведенные нами существа могут задаться тем же вопросом. Никакой свободы, никакой воли, никакого желания, никакой сексуальности – именно в этом отношении мы и хотим, чтобы они были совершенны. И в первую очередь мы не можем позволить им то, что Бог в конце концов даровал человеку: понимание [intelligence] Зла.
Между тем, кажется, что эти «умные» машины уже почуяли след если не преступления и прегрешения, то, по крайней мере, едва различимые следы аварии [accident] и катастрофы. Ведь в них есть некая функциональная порча, компьютерные вирусы и прочие негативные побочные эффекты, которые ограждают их от совершенства, а также избавляют от того, чтобы идти до пределов своих возможностей. Совершенное преступление заключается в том, чтобы изобрести мир без изъяна и удалиться из него без следа. Но мы не можем этого добиться. Мы все еще вопреки всему оставляем следы повсюду – вирусы, ляпсусы, микробы и катастрофы – признаки несовершенства, которые являются словно сигнатурой человека в сердце искусственного мира.
Не только искусственный интеллект, но и весь хай-тек иллюстрирует тот факт, что за своими копиями и протезами, своими биологическими клонами и виртуальными образами человек получает возможность исчезнуть. Например, автоответчик отвечает за нас: «Нас нет [дома]. Пожалуйста, оставьте сообщение…» Или телеприставка, записывающая фильмы с телеэфира, отвечает за их просмотр вместо нас. Если бы не было такой возможности, мы бы чувствовали себя обязанными посмотреть фильм. Потому что мы всегда чувствуем некоторую ответственность за фильмы, которые мы не посмотрели, желания, которые мы не осуществили, за людей, которым мы не ответили, за преступления, которые мы не совершали, за деньги, которые мы не потратили. Все это, в конечном итоге, создает массу нереализованных возможностей, и мысль о том, что есть машина, которая могла бы их зарегистрировать, сохранить и отфильтровать, в которой они могли бы постепенно исчезнуть [amortir], является глубоко обнадеживающей. Все эти машины можно назвать виртуальными, так как они являются фильтром[63]
