Совершенно секретное дело о ките - [121]

А для гостей, которых ожидаем с верховий, мы сделаем чай с листьями смородины, им понравится.

— Завтра приедут, — говорит бабка.

— Почему же именно завтра?

— Завтра, — улыбается она. Я знаю, — и показывает на затылок, — больно тут.

Бабка объясняет — перед приездом гостей у нее начинает ломить затылок, даже если она их вообще не ожидает и не знает, с какой стороны будут гости, но это обязательно дорогие для нее люди.

— Это называется предчувствием, — говорю я бабке, — это антинаучное явление, очень неправильное явление.

Она охотно соглашается. Да, мол, ненаучно это, куда уж дальше, но вот живу я уже девяносто два года и всегда перед приездом дорогих гостей у меня ломит затылок. Ненаучно, конечно, куда уж там, но затылок-то ломит, и гости приедут завтра… Значит, завтра приедут.

Мы еще выпили чаю, и я не сомневался, что бабушка Дьячкова права, — уж сам не знаю почему. Мне очень хотелось, чтобы бабка была права.

…Гости приехали днем. А бабка ни разу не напомнила мне о минувшем разговоре, не стала торжествовать — зачем? — она просто рада была гостям, и что может быть радостней в тайге, в тундре, что может быть лучше, чем приезд гостей? Разве что рождение ребенка… Но ведь новорожденный тот же гость, желанный гость в этом мире. Так что же может быть радостней?

…Каяки пришли раньше лодок. Это были гонцы, два парня. Они сообщили, что остальные скоро будут, все хорошо, ни о чем беспокоиться не надо, лето было удачным, вот только последнюю неделю все время шел дождь, но старики знают почему: это американцы виноваты, они на Луну людей забросили, небо продырявили, вот и льет, — и смеялись ребята, довольные.

Лодки подошли к вечеру. Мы с бабкой и парни ждали их на берегу, давно ждали, бабка все выглядывала, щурясь в сторону дальней сопки, где терялась излучина. С нами были собаки, псов двадцать, им передалось ваше беспокойство, и они сгрудились на берегу, сидели плотно, не ссорились, на удивление; и все посматривали в сторону излучины, Откуда ждали людей и мы.

Первым на берег неторопливо сошел Егор — пожилой ламут с гладким коричневым лицом, родственник бабушки.

— Здравствуйте, — он поздоровался со всеми за руку. Сказал, что скоро подойдут другие лодки. В глазах бабки радость, она улыбается, — все-таки два с лишним месяца не виделись.

Потом Егор вернулся к лодке, она была загружена рыбой. Он выбирал рыбу и кидал собакам. Каждая ловила свою и уходила в кусты. Собаки не дрались, рыбы хватило всем — кому щука, кому пелядь.

Мы помогли Егору вытащить на берег мешки с мясом. По дороге он завалил лося. Мешки мы тут же оттащили в ледник, а весь его нехитрый скарб бабка сама отнесла в ярангу.

Подошли еще лодки. Дети не побежали к яранге, а стали помогать взрослым — вытаскивали лодки на берег, разгружали их, брали что полегче и несли в гору, подальше от воды. А когда работа была закончена, бросились стремглав к яранге, и вся орава псов устремилась за ними.

До начала занятий в школе еще целая неделя, детей в интернат отвезет Егор — тем более у него дела на центральной усадьбе. Добираться туда всего два-три дня, успеет — дни стоят хорошие. Повезет он третьеклассника Костю по кличке Апанай (окунь) и его сестру Ирину, четырнадцатилетнюю красавицу, по которой вот-вот начнет сохнуть не одно сердце на обоих берегах Большой Реки.

Ирина спокойна, не по-детски величаво-медлительна, и, когда смотришь на нее чуть дольше, чем положено, любуешься втайне, она краснеет, убегает, все-то девочка понимает, не по годам взрослеют тут…

С Апанаем мы дружны. Он всюду сопровождает меня. Мы ходим на охоту, вместе проверяем сетки, собираем халцедоны на отмелях, заготавливаем грибы и ягоды; хороший он помощник, настоящий таежный мужчина. Он взрослее своих городских сверстников — и не потому, что метко стреляет и сумеет при случае разделать медведя, просто здесь, на природе, человек ближе к изначальному, к земле и солнцу, к воде и птицам, он сам — частица этой земли, и мудрость окружающего у него в крови.

За чаем у костра я как-то рассказал ему сказку о трех поросятах. Оказывается, он не знал ее, ему в раннем детстве книжек не читали.

Апанай с интересом следил за сложностями сюжета, смеялся и переживал, а вечером, когда я уже забыл, что днем рассказывал ему, он вдруг заявил:

— Неправдашняя сказка…

— Почему?

— Ну… так не бывает…

— Отчего же не бывает? Это же сказка, — не понял я. — Вот про Келильгу — тоже ведь сказка, а веришь в нее почему-то.

— Про Келильгу правильная, — задумчиво сказал Апанай, — А эта нет.

— Почему?

— Вот смотрите, поросята же братья?

— Братья!

— А почему же каждый поросенок строил себе дом сам? Какие же это братья? Братья должны помогать друг другу. Им втроем сразу же надо было строить вместе большой каменный дом. Ведь правда?

— Гм… пожалуй… да, да, конечно. Когда вместе, дело идет лучше.

А про себя подумал — вот уж тридцать лет, как знаю эту сказку, и ни разу не увидел в ней того, что сразу же бросилось в глаза юному таежному философу.

…Вечером мы смастерили три лука и отправились утром к дальней пойме, в низину, играть в индейцев. За лето я так и не удосужился сходить туда. Весной была непривычно большая вода, это место всё было залито, а летом вода спала, но земля по-прежнему была мокрой, и росла здесь трава высотой в человеческий рост и густой кустарник — сплошные джунгли, самое место играть в индейцев.