Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных - [9]

Эти занятия посещали в основном деревенские парни из разбросанных по всему штату хозяйств, и на самом деле многие из них уже имели опыт работы с собственным стадом крупного рогатого скота на семейной ферме. Они пришли на этот курс, уже зная о процентном содержании жира в молоке, ценах за центнер и стадиях лактации. Я же был тощим городским пареньком с непереносимостью лактозы, который, по сути, не сталкивался с вещами такого рода, если не считать времени, проведённого в профтехучилище, где располагалось самое большое в стране отделение организации «Будущие фермеры Америки» (Future Farmers of America) [23]. Однако на занятиях я начал узнавать всё об экономике молочного производства. Меня учили смотреть на коров как на производителей. Эти производители требовали вложений, и моя задача как потенциального молочного фермера заключалась в сокращении затрат на производство молока. Сокращение производственных затрат предполагало понимание коэффициента питания, выбор поставщиков максимально дешёвых кормов с максимальным содержанием белка и знание работы систем механической дойки, использующих радиометки для отслеживания производительности каждой коровы. Мы узнали, как много (или мало) места требуется одной молочной корове, и чем больше коров на квадратный метр, тем больше прибыль (до определённых пределов). Мы также узнали, что единственный принцип достижения успеха в сельхозпроизводстве — это «расширяйся или умри». Даже тогда мне было интересно: как эти деревенские парни относились к подобному правилу, учитывая, что их собственные мелкие семейные фермы находились ближе к части «умри» этого уравнения? Тем не менее, уроки были предельно ясны: обращайся с животными как с производителями, вкладывай в них минимум и выжимай из них всё до последней капли — иное было бы экономическим самоубийством в отрасли с чрезвычайно ограниченным доходом. Это не только экономически обосновано, напоминал нам наш профессор, но и крайне необходимо в наши времена конкурентной экономики, особенно учитывая быстрое падение цен на молоко.

Мне показалось интересным, что экономическая логика животноводства поразительно похожа на логику производства, о которой я недавно читал в «Манифесте коммунистической партии» на занятиях по политфилософии. Полагаю, что немногие студенты сельскохозяйственного колледжа добрались до гуманитарных наук, но я принадлежал обоим этим мирам, и для меня всё очевиднее становилась связь между ними. Животных использовали в качестве производственных машин, и меня учили, как эффективно их эксплуатировать. Да я был просто буржуем по отношению к четвероногому рогатому пролетарию!

Наверно, это был один из первых моментов, когда я начал серьёзно задумываться об эксплуатации животных. До занятий по сельхозпроизводству я имел идеалистические представления о животных, живущих в пасторальном блаженстве, резвясь в полях, жуя свою жвачку и неспешно посещая доильную станцию дважды в день, чтобы с радостью поделиться своими дарами. Это представление быстро разбилось о мои занятия по эксплуатации животных и извлечению максимальной прибыли — прибыли, заработанной в буквальном смысле на их горбу. Я увидел властные отношения, стоящие за такими обыденными вещами, как стакан молока, отбивная или даже кусок курицы. Разоблачение экономики сельхозпроизводства для меня разрушило миф о том, что продукты животноводства — просто ещё один товар. Молоко больше не было просто напитком или добавкой к моему кофе, оно стало плодом труда животных — принудительного труда в невыносимых условиях. Я узнал, что животные одновременно производят товары (как в случае с молоком, яйцами, кожей, шерстью и прочим) и сами являются товаром (когда их забивают на мясо). Вдобавок то, что с ними происходит, весьма похоже на нечто, что мы называем рабством. Животные — не рабочие, которые по окончании смены могут пойти домой; вместо этого они прямо и непосредственно принадлежат кому-то как одноразовая заменимая вещь, сравнимая с любым другим неодушевлённым имуществом.

Как и в случае со многими другими видами несправедливости, казалось, никто не подвергал это сомнению, и никого это особо не заботило. Но, опять же, как и в случае с другими видами несправедливости, нам может потребоваться время для того, чтобы распознать окружающие нас формы угнетения, особенно если нас учат, что это угнетение — «нормально» или даже желательно. Хуже, если мы наслаждаемся и извлекаем выгоду из самого угнетения, или если оно так глубоко проникло в нашу повседневную жизнь, что практически незаметно. Есть большая вероятность, что, если вы ещё не веган, то наверняка носите одежду, сделанную из животных — кожу или мех, или ели сегодня куски какого-нибудь животного или продукты животного происхождения. Многократно умножьте ваше личное потребление продуктов животноводства, и вы осознаете, насколько важную роль играют животные в нашей экономике. Продукты животного происхождения окружают нас постоянно и всюду (яйца, молоко, мясо, кожа, молочные продукты и так далее), но есть также и неочевидные способы использования продуктов животноводства в промышленности. Наш экономический уклад тесно сопряжён с эксплуатацией животных. И хотя легко отмахнуться от заботы о братьях наших меньших как от глупого умозрительного онанизма людей, которые вообще не понимают угнетение и реальную глубину настоящего человеческого отчаянья, надеюсь, я смогу заставить вас иначе отнестись к страданиям и боли и убедить, что животные важны, и любой, кто всерьёз настроен покончить с угнетением и иерархией, должен обратить внимание и на них тоже. Это меньшее, что мы можем сделать, если хотим честно сказать, что мы действительно заботимся о животных.