Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных - [12]

Так же, как человечество распространило этот базовый принцип равенства на всех людей (включая тех, кто находился за пределами нашего нравственного сообщества), мы должны распространить его и на животных, если мы хотим применять одинаковый подход к одинаковым обстоятельствам. Очевидно, что животные способны на субъективное переживание опыта собственной жизни. Любой, кто живёт с домашними питомцами, знает, что это так. У меня — две собаки и кошка, и я знаю, что каждый из них имеет желания, настроения, пристрастия и потребности [33]. Они не просто автоматы, механически реагирующие на раздражители, как стали бы утверждать бихевиористы. Напротив, это существа, которые способны осознавать себя, происходящее и окружающую действительность. Наши собаки с нами общаются; Эмми бежит к поводку, смотрит на него и лает, когда хочет пойти гулять. Моул подходит и бросает игрушки нам на колени, когда хочет поиграть. Пока я писал эту книгу, я проводил с моими животными круглые сутки, и я знаю, что они не просто картезианские машины, собранные из скулящих шестерёнок. Напротив, они жаждут удовольствия и ласки и избегают боли, и для меня совершенно ясно, что у них есть субъективная психическая жизнь. Мы можем спорить об уровне их интеллекта (который мы в любом случае определяем антропоцентристски), способности понимать человеческую речь или даже степени действительного понимания и осознания окружающего мира, но нет аргумента, который мог бы убедительно доказать, что животные не чувствуют боли, и у них нет стремления её избежать. Пожалуй, животные более чувствительны к окружающему их миру, учитывая их обострённые сенсорные способности.

Хотя я привожу в пример собак, живущих со мной, у меня также был опыт общения с сельскохозяйственными животными, и я знаю, что они тоже могут привязываться к другим животным и к людям и способны испытывать боль и удовольствие. Давайте начистоту: я не из тех трепетных сентименталистов, которые считают каждое живое существо в мире подобным его кошке или собаке. Напротив, я просто вслед за Франсионом рассуждаю и делаю логичные этические выводы, а именно: если мы собираемся быть последовательными при рассмотрении одинаковых обстоятельств, мы должны принять тот факт, что животные так же стремятся избегать страданий, как и мы. Франсион пишет: «В случае с животными принцип равного уважения диктует, что если мы собираемся воспринимать интересы животных всерьёз и наполним смыслом запрет ненужных страданий, который мы якобы поддерживаем, то мы должны распространить защиту и на право животных не страдать, если для этого нет веской причины» [34]. Заметьте, что ни вкус, ни удобства, ни желания, ни культура, ни традиции не являются «вескими причинами», равно как мы не стали бы признавать «культуру» весомой причиной для убийства людей — особенно если оно происходит систематически, как в случае с убийством нами животных. Не существует «гуманных» форм эксплуатации, позволяющих использовать животных как инструменты, средства для достижения наших целей. В тот момент, когда мы начинаем использовать другое существо в качестве инструмента, мы отрицаем его право существовать на его собственных условиях, неважно, человек это или нет. Хотя сельхозпроизводство носит явно эксплуататорский характер и, безусловно, сегодня является самым большим источником страданий животных на нашей планете, другие так называемые «щадящие» формы эксплуатации и использования в качестве инструмента также этически неприемлемы. Сюда относятся охота и рыболовство, использование животных для производства материалов, еды или в качестве подопытных для экспериментов. Несмотря на рекламные утверждения некоторых особо модных сетевых продуктовых магазинов, не существует «гуманных» продуктов животного происхождения, потому что каждый из них превращает животных в инструмент. Держать несколько курочек на заднем дворе, чтобы получать яйца — не так уж мучительно для птиц, но этим вы превращаете другое существо в объект, цель существования которого — удовлетворение ваших потребностей; это воплощение человеческого господства, эксплуатация других ради ваших целей.

Как и в случае с другими социальными привилегиями, мы напрямую и косвенно извлекаем выгоду из этой формы угнетения. Многие, даже самые прогрессивные и сознательные из нас, любят кожаные куртки, «счастливое мясо» [35] из магазинов «Хоул Фудс» (Whole Foods) и другие продукты животного происхождения. При этом, разобрав изменчивые свойства товарной формы, мы увидим, что они носят следы долгой истории общественных отношений, в которых животные угнетаются единственно ради наших потребностей, вкусов и удовольствия. Из-за этой практически односторонней выгоды, которую мы получаем в силу принадлежности к нашему виду, мы по большому счёту не хотим знать, как это угнетение влияет на «других» животных. Люди, которые занимаются просвещением белых по вопросам расовых привилегий и структурного расизма, сталкиваются с тем же явлением. Те, кто получает выгоду от белого цвета кожи, патриархального строя, классовой принадлежности или любой другой социальной формации, которая гарантирует воспроизведение привилегий в нашем мире, часто не замечают своих преимуществ; это считается само собой разумеющимся, и объяснять их существование — как объяснять рыбе, что такое вода. Так же превосходство человеческого вида считается само собой разумеющимся, и объяснить, что у нас как у вида есть привилегии, довольно сложно даже тем, кто глубоко озабочен вопросами социальной справедливости всех разновидностей. Как бы то ни было, это отношения экономической и социальной власти, в которые мы вовлекаемся каждый день. То, что мы можем запирать и убивать животных ради собственных целей (даже невероятно легкомысленных), немало говорит об иерархии, которую мы установили по отношению к животным и всей природе. Заставляя животных производить для нас, мы (осознанно или нет) принимаем участие в поддержании господства человечества над миром природы и её обитателями, и такого рода эксплуатация часто оправдывается поразительно упрощённой логикой. Люди, много внимания уделяющие проблемам равенства и справедливости, часто утверждают, что животные «существуют для нас», для нашего потребления, что «сильный всегда прав», и у нас нет иного выбора, если мы хотим есть. Такая логика лишь поддерживает эксплуататорскую насильственную систему господства, как любую другую систему господства и иерархии, с которыми человечество сталкивалось на протяжении многих веков. Отчасти это связано с тем, что зачастую эти отношения скрыты от нашего взгляда самой природой капитализма и системой производства товаров. Как и любой другой продукт, порождённый эксплуататорской капиталистической системой, продукты животного происхождения появляются в результате общественных отношений, основанных на господстве, неравенстве сил и эксплуатации. Оправданная идеологией, построенная на извлечении выгоды и подкреплённая нашими привычками, эксплуатация животных глубоко укоренилась в нашем обществе и культуре и в значительной степени усугубляется товарной природой капитализма. На первый взгляд, большинство товаров кажутся обычными вещами, которые можно покупать, продавать и использовать. И в самом деле, в обыденном представлении в этом и заключается сущность товара. Но товары — это не просто расходный материал, как мы привыкли о них думать, и именно здесь мы можем начать раскрывать производственные отношения, стоящие за ними. По причине того, что эти отношения — основные и центральные для функционирования самого капитализма — помогают закреплять эксплуатацию и распространять отношения господства — стоит остановиться на них подробнее, после чего я вернусь к вопросу, каким образом они относятся к животным.