Сова по имени Уэсли - [61]

Уэсли часто выглядел при этом настолько мило, что удержаться от того, чтобы взять его на руки и потискать, было абсолютно невозможно. Естественно, в таких случаях наступала безграничная гармония, и через пару минут я сама падала на подушку и засыпала вместе с ним.

Дикие совы редко доживают до пятнадцати лет. Я отчаянно пыталась не думать о том, что Уэсли потихоньку стареет, хоть и знала, что это неизбежно. Однажды ночью я услышала глухой удар откуда-то из ванны, ринулась туда и нашла его, молча катающегося по полу в панике. Очевидно, он упал с карниза душевой занавески. Сперва я не могла понять, что с ним не так, а потом наклонилась и увидела, что он нечаянно проткнул себе крыло одним из своих выросших и искривившихся с годами когтей – как раз дефектное, слегка провисавшее крыло. Он валялся на спине и пытался выдернуть коготь, но каждое движение вызывало лишь новую вспышку боли.

Я попыталась вытащить коготь, но как только я взялась за его крыло, Уэсли схватил меня за руку и вонзил свой острый клюв мне глубоко в руку. Мы оба кричали от боли, а я все пыталась вытащить его коготь из крыла. Наконец, мне это удалось, и он меня отпустил. Я взяла его на руки; он спокойно лежал, пока я аккуратно проверяла, нет ли в его крыле сломанных костей. Слава богу, все было в порядке.

Когда дикое животное в одиночку попадает в беду, инстинкты заставляют его хранить молчание, чтобы другие хищники не поняли, что оно ранено и уязвимо. Однако, когда ему кто-то приходит на помощь, оно может начать кричать и драться, выплескивая наружу боль и страх. Именно это и произошло с Уэсли.

Всю ночь я баюкала и успокаивала его, поскольку боялась, что он может впасть в шоковое состояние и умереть, как та сова, потерявшаяся в вентиляции Калтеха. Он лежал на моей руке, прижавшись к моему животу и свесив пораненное крыло, периодически проваливаясь в сон и снова просыпаясь, а я чесала его за ушами и гладила по шее, мягко разговаривая с ним. К утру он уже чувствовал себя вполне прилично и, казалось, снова стал самим собой. Я же, напротив, была в полном раздрае. Рука опухла, но благодаря едкой слюне его клюв был чистым, и волноваться по поводу инфекции не стоило.

Сначала я думала, что это всего лишь случайность, но потом инцидент повторился еще дважды. Я упорно не хотела подстригать Уэсли когти, так как хотела, чтобы он оставался во всеоружии на случай, если ему будет угрожать опасность. Однако теперь его оружие стало представлять слишком большую угрозу для него самого. Когти просто необходимо было подстричь.

Стоило мне только подойти к нему со специальными ножничками в руках, он тут же запаниковал, взлетел и заметался по комнате беспорядочными кругами, ища, куда бы повыше забраться. Я раздумывала, стоит ли пытаться его поймать и удерживать насильно. Я неоднократно участвовала в ловле диких птиц, особенно сов, и океанических хищников и оказывала им медицинскую помощь. Им это, разумеется, крайне не нравилось. Часто для процедуры нужны были два человека – один держит птицу, завернув в одеяло и закрыв ей глаза, а другой занимается увечьем. К тому же, я не хотела обращаться с Уэсли, как с диким животным, и уж точно не желала терять его доверие. Я боялась, что после такого никогда не заслужу его снова. Совы ничего не забывают, ничего и никогда.

Пока я пыталась найти решение этой проблемы, появилась другая. Как и его когти, клюв Уэсли рос и становился все более загнутым и все более острым. Как-то раз он случайно вогнал его глубоко в мышиный череп и из-за изгиба не мог вытащить. Он стал задыхаться, поскольку мышь в это время была у него во рту и частично перекрывала ему гортанную щель. Он тщетно пытался вытащить ее лапами. Через некоторое время он начал хрипеть. Я поняла, что сам он не справится, подошла, взяла мышь в одну руку, клюв – в другую и вытащила клюв из черепа грызуна. Причем сделать это было довольно непросто. Сомневаюсь, что такое часто происходит в дикой природе – это было осложнением, косвенным образом вызванным его преклонным возрастом, редким для диких сипух. Итак, клюв также следовало подпилить.

Каким образом я должна была убедить его подпустить меня к своему клюву с блестящей металлической пилкой в руках? Стричь ему когти я тоже боялась – он ненавидел, когда ему связывают или зажимают лапы. Когда мы обнимались, я гладила и щекотала ему пальцы, что ему как раз нравилось, но крепко держать лапы, подравнивая когти, – это совсем другое.

Сначала я попыталась просунуть ножницы под один из его когтей, пока он спал у меня на руках, но его реакция оказалась слишком быстрой. Видимо, он каким-то образом почуял неладное, так как взлетел с моих рук прямо на самый высокий шкаф в комнате. Потом пришлось долго его успокаивать – он весь вечер ждал от меня подвоха и не желал расслабляться.

Потом я попробовала подкрасться к нему, быстро схватить его за палец и отстричь кусочек когтя, крепко держа его за лапу. Он вытянулся в струнку и полетел на меня, пытаясь вырвать свою лапу из моих рук. В результате подстричь коготь оказалось невозможно, не задев живую его часть и не сделав Уэсли больно, к тому же могло начаться кровотечение.