Сова по имени Уэсли - [13]

Через пару лет он женился.

5 Уроки полетов

ОДНАЖДЫ, КОГДА Уэсли было уже почти семь недель и он поднял крылья над головой, наклонился вперед и хорошенько потянулся, я заметила у него на крыльях первые пеньки. Пенек – это общий термин, обозначающий любой тип пера на ранней стадии роста. Несмотря на название, пеньки по виду напоминают скорее воскообразные трубочки из кератина, из которого состоят наши волосы и ногти. Только, в отличие от них, пеньки у птиц не являются мертвыми тканями – внутри них есть кровеносные сосуды и нервные окончания, и они крайне чувствительны. В каждой из таких трубочек растет полноценное взрослое перо. Когда перо окончательно формируется, сосуды и нервы втягиваются обратно в тело, и остается лишь воскообразный кератиновый «чехол».

С тех пор как у Уэсли появились пеньки, моим любимым занятием стала его «чистка». Он лежал на моей левой руке, под боком, а пальцами правой я тем временем аккуратно подцепляла и стягивала белые восковые кожухи, обнажая полностью сформированные перья. По сути, я делала то же самое, что и сова-мать в дикой природе. Взрослые особи сами ухаживают за собой таким образом, однако пары иногда чистят перышки друг другу, выражая привязанность. Птицы в целом очень это любят, так что я чистила Уэсли часами всю его жизнь, поскольку даже взрослые птицы постоянно отращивают новые перья на смену истрепавшимся старым. Это было захватывающе – наблюдать, как у Уэсли постепенно появляются восхитительные золотистые крылья.

Наступала весна. В это время года я иногда выбиралась в леса, в пригород и в торговые центры в поисках диких сов. Да, одной лунной ночью я видела, как из какого-то закутка на крыше торгового центра вылетела сипуха. Она взлетела на несколько сотен футов вверх, после чего опустила крылья и стала стремительно опускаться боком. Она закладывала мертвые петли, летала восьмерками, а затем стала по спирали подниматься все выше и выше, пока не превратилась в маленькую точку в небе. Там, высоко, она вдруг сложила крылья и пошла штопором к земле, выровняв траекторию буквально в последнюю секунду. Никогда еще до этого я не видела столь яркого, дикого и искусного выражения счастья. Я даже не подозревала, что совы вообще способны так изумительно летать, не говоря уже о том, чтобы вытворять такое, кажется, просто ради развлечения.

Та сова была подростком, то есть ей еще не исполнилось трех лет и у нее все еще не было партнера. В большинстве монографий возрастом полового созревания считается год, однако я с этим не согласна. Уэсли, например, достиг зрелости лишь в возрасте трех с половиной лет. Насколько я знаю, похожие результаты показывали все исследования Калтеха. Мой опыт работы с совами в лаборатории развил у меня неплохой «глаз» на совиный возраст. В частности, я обнаружила, что у молодых и одиноких сов обычно более гладкие и лоснящиеся перья – всегда как новенькие. Такие совы обычно занимались своими делами и не вступали в брачные игры, поскольку не достигли еще половой зрелости. Старшие совы без пары производили несколько депрессивное впечатление и обладали, как правило, более неряшливым по сравнению с молодняком оперением. Возможно, та сова как раз отрабатывала движения, чтобы производить впечатление на дам. А может, ей просто нравилось сумасшедше и свободно летать, ни о чем не беспокоясь. Наблюдая за ней, я почти забыла, как дышать. Ее красота и сила потрясли меня, но еще и немного расстроили, так как я знала, что Уэсли не суждено достичь подобного совершенства в полетах.

К двум месяцам Уэсли растерял уже почти весь свой детский белый пух, который я собирала и бережно хранила в коробочке, подобно тому, как многие матери хранят прядки первых волос своих детей. Его взрослый пух, служивший для утепления и терявшийся под перьями, был уже не белого, а насыщенного серого цвета. Он отращивал все больше и больше длинных маховых перьев и совсем скоро должен был начать летать.

Когда я «усыновила» Уэсли, у меня в спальне стояло двенадцать клеток, в которых жили семнадцать зебровых амадин. Я была не уверена в благоприятном развитии их с Уэсли отношений, когда тот научится летать, – часто сипухи едят более мелких птиц (они составляют в норме около трех процентов от их рациона), чтобы разнообразить свою мышиную диету. Первые несколько месяцев я накрывала клетки амадин плотной тканью и убирала повыше, туда, где Уэсли не мог до них добраться. Основания для оптимизма были – все же он рос вместе с ними, – но на всякий случай я сказала знакомым, что мне вскоре может понадобится раздать своих птичек.

Первые попытки Уэсли взлететь заключались в том, что он вытягивал крылья и усиленно ими махал. В воздух его это не поднимало, но зато поднимало ветер, сносивший в комнате все, что не было приколочено. Потом он начал совмещать это с небольшими прыжками, обычно врезаясь в каждую преграду на своем пути.

Махательно-прыгательно-врезательная стадия длилась у него довольно долго, пока однажды он не подпрыгнул чуть повыше. Тогда он впервые завис в воздухе. Уэсли наконец полетел! Правда, он не слишком контролировал ситуацию. Он старался управлять своим полетом, но, кажется, не мог рассчитать силу собственных крыльев. Когда он попытался приземлиться на стол в гостиной, результат вышел примерно как у истребителя, заходящего на посадку на крошечную полосу, – он приземлился на задницу, проехал на ней на полной скорости через весь стол и свалился на пол бесформенным клубком крыльев, перьев и лап.