Сотворение брони - [16]
— Все может случиться… Но ты, Михаил Ильич, не распускай нюни. Ты же мужик головастый, в отца крепкий!
…Выпрямился Миша не по собственной воле. Бородач саженного роста, с метлой и желтой бляхой на фартуке, поднял его за шиворот. Затрещал воротник латаного-перелатаного пальтишка, и Миша, чтобы спасти единственную одежонку, завопил не своим голосом:
— Отпустите, дяденька! За-ради Христа отпустите!
Верзила дворник потешался. Длинной лапой поднимал он Мишу все выше, пока парнишка, отчаявшись, не стал дрыгать ногами и скорее нечаянно, чем умышленно, угодил бородачу в зубы. От неожиданности и боли дворник выпустил Мишу, и тот мигом влетел в здание вокзала. Бычий рев дворника нагонял его. Сидевшие на лавках, мешках и ступеньках бесчисленных лестниц люди, обалделые, должно быть, от долгого ожидания, принимая Мишу за вора, пытались преградить ему путь, награждали с ходу тумаками. Вобрав голову в плечи, Миша кружил, искал выхода, пока не оторвался от гонителя, не выскочил на привокзальную площадь и не пересек ее. Только тут, почувствовав себя вне опасности, поднял мальчишка глаза на Москву.
В этот миг он забыл даже о злополучном мешочке, забыл все страхи и обиды. Площадь показалась ему больше, чем вся его деревня. Кругом — высоченные дома, разукрашенные ярче, чем дворцы в книжках, которые давала ему домой учительница. Миша замешивал клейстер, вклеивал, оторванные неряхами страницы, соображал из картона обложки и после многократного чтения как новенькие возвращал в школу. «Уж нагляжусь досыта, — подумал мальчишка. — Портянки бы только сменить — от пота чавкают…» Он свернул в подворотню, зашел в подъезд, присел на ступеньку лестницы. Сбросить с плеч втрое исхудавшую за дорогу котомку, достать свежие портянки, скинуть подшитые войлоком валенки и вытереть их изнутри — все это заняло не больше минуты. Но Мише казалось, что прошла целая вечность, он холодел от мысли: войдет кто-нибудь или спустится по лестнице, и дом загалдит истошно: «Вор!»
Переобувшись, сунул в рот пахнувший материнским теплом сухарь и пошел по улицам, пугавшим, но и притягивавшим сильнее, чем прохладная речка в знойные летние дни, когда он до одури работал с матерью в поле.
Петляя, Миша миновал один и другой переулок, а когда догадался, что вокзал остался далеко позади и никто ему не угрожает, вышел на перекресток широченных улиц.
«Народу-то, маманя, тьма-тьмущая. Гудят, как мельничные жернова, толкутся, как в церкви в престольный праздник. — Ему чудилось, что мать идет с ним рядом, слышит его. — Ходи, гляди сколь хошь… Лавки-то! За стеклом вкуснятина — всю деревню от покрова до рождества закормить можно…»
А коньки — лучше бы на них не глядеть! Солнце в них отражается, дразнит: «Купи, купи!..» «И куплю с первого же заработка, недоем, а куплю! Заявлюсь в деревню, выброшу свои деревяшки с проволокой — на этих всех обставлю».
Он вздрогнул, услышав цокот копыт по очищенной от снега брусчатке, и увидел царственно восседавшего на козлах пароконных саней извозчика. Перехватив его подозрительный взгляд, Миша шарахнулся в сторону. «Еще подумает — слямзить коньки хочу…»
Он шел и шел, и все ему казалось, что вот за той уж кирпичной стеной или теми воротами непременно покажется поле, лес или деревня — ведь есть же конец этому городищу?! Но конца не было.
Невдалеке от Сухаревской башни внимание мальчишки привлекла шарманка. Разноцветный попугай горбоносым клювом вытаскивал из деревянного узенького ящичка бумажки со «счастьем». Человек в рваном замасленном пальто, вертя ручку, извлекал из чахоточной шарманки не то песню, не то молитву. Миша не заметил, как шарманка стала куда-то отплывать и его поглотил круговорот рынка. Мужики в овчинах, визгливые торговки в цветастых юбках и кофтах затолкали, завертели парнишку. Голова пошла кругом — он потерял из виду и стены, и даже верхушку Сухаревской башни.
Гибкими ящерками проскальзывали в толпе мальчишки в лохмотьях — они были увлечены карманами торгашей и покупателей и не замечали Мишу. И вдруг рыжий, без шапки, парень вынырнул прямо на него, вцепился голодными глазами и пятерней в котомку с последними сухарями и бельишком, рявкнул:
— Продаешь за грош аль меняешь-пропадаешь?!
Кричать опасно — обоих поднимут за уши. Хватать за горло тоже не резон — паренек года на два старше, крепко сбит, да начнешь драться в этом густосеве подкованных сапожищ, еще, чего доброго, задавят, и не глянут даже хозяева, смазанных дегтем голенищ, кого на тот свет отправили…
— В подворотню пойдем поторгуемся. Лапы вниз — не на робкого напал! — громким шепотом строго, как, бывало, отец, предупредил Миша и рывком вывернул котомку с плеча на грудь.
То ли рыжего оттеснили и он потерял Мишу из виду, то ли нашлась добыча посолиднее, чем худосочная котомка, — парнишка исчез. Пробившись сквозь толпу и увидев, что он один, Миша успокоился.
На часть уцелевших медяков купил горячий пирожок с ливером, бутылку квасу и, захмелев, присел на бульварной скамейке под липой, разукрашенной морозной паутинкой. Наверно, задремал бы, согревшись, если б не появилась на бульваре стайка голосистых мальчишек. Они вели снежный бой. Миша с гордостью превосходства отметил, что ребята менее ловки, чем его деревенские друзья.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Becoming» – одна из самых ожидаемых книг этого года. Искренние и вдохновляющие мемуары бывшей первой леди Соединенных Штатов Америки уже проданы тиражом более 3 миллионов экземпляров, переведены на 32 языка и 10 месяцев возглавляют самый престижный книжный рейтинг Amazon.В своей книге Мишель Обама впервые делится сокровенными моментами своего брака – когда она пыталась балансировать между работой и личной жизнью, а также стремительно развивающейся политической карьерой мужа. Мы становимся свидетелями приватных бесед супругов, идем плечом к плечу с автором по великолепным залам Белого дома и сопровождаем Мишель Обаму в поездках по всей стране.«Перед первой леди Америка предстает без прикрас.
Николай Некрасов — одна из самых сложных фигур в истории русской литературы. Одни ставили его стихи выше пушкинских, другие считали их «непоэтическими». Автор «народных поэм» и стихотворных фельетонов, «Поэта и гражданина» и оды в честь генерала Муравьева-«вешателя» был кумиром нескольких поколений читателей и объектом постоянных подозрений в лицемерии. «Певец народного горя», писавший о мужиках, солдатской матери, крестьянских детях, славивший подвижников, жертвовавших всем ради счастья ближнего, никогда не презирал «минутные блага»: по-крупному играл в карты, любил охоту, содержал французскую актрису, общался с министрами и придворными, знал толк в гастрономии.
Непокорный вольнодумец, презревший легкий путь к успеху, Клод Дебюсси на протяжении всей жизни (1862–1918) подвергался самой жесткой критике. Композитор постоянно искал новые гармонии и ритмы, стремился посредством музыки выразить ощущения и образы. Большой почитатель импрессионистов, он черпал вдохновение в искусстве и литературе, кроме того, его не оставляла равнодушным восточная и испанская музыка. В своих произведениях он сумел освободиться от романтической традиции и влияния музыкального наследия Вагнера, произвел революционный переворот во французской музыке и занял особое место среди французских композиторов.
Монография посвящена одной из ключевых фигур во французской национальной истории, а также в истории западноевропейского Средневековья в целом — Жанне д’Арк. Впервые в мировой историографии речь идет об изучении становления мифа о святой Орлеанской Деве на протяжении почти пяти веков: с момента ее появления на исторической сцене в 1429 г. вплоть до рубежа XIX–XX вв. Исследование процесса превращения Жанны д’Арк в национальную святую, сочетавшего в себе ее «реальную» и мифологизированную истории, призвано раскрыть как особенности политической культуры Западной Европы конца Средневековья и Нового времени, так и становление понятия святости в XV–XIX вв. Работа основана на большом корпусе источников: материалах судебных процессов, трактатах теологов и юристов, хрониках XV в.
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.