Состязание. Странствие - [94]
Все их имущество, включая палатку и спальные мешки, отсырело; последние остатки овсяной муки смешались с соленой водой. Однажды вечером, когда руководитель растапливал ворвань для топлива и освещения, он нечаянно толкнул примус рукой и опрокинул его. Горячий жир разлился, и вспыхнуло жаркое пламя. Он живо нагнулся за снегом, чтобы прекратить горение, но огонь пополз по растекшемуся жиру и подпалил палатку. Когда опрокинулась лодка, один коробок со спичками намок, и спички разложили для просушки. Теперь они загорелись, одна за другой. Ялмар, отдыхавший после изнурительного дня, метнулся вперед, не вынимая ног из спального мешка, и прокатился по огню, но потушить пожар не смог. Руководитель сгреб охапку снега и льда, бросился с этой ношей на палатку, загасил почти весь огонь, однако чесуча продолжала гореть. Могучими обмороженными пятернями он сорвал с головы широкополую шляпу, которая защищала его от солнца и которой он очень гордился, и принялся сбивать ею пламя. Казалось, половина палатки охвачена огнем. Пламя добралось до небрежно оставленного патрона, и он взорвался. К счастью, пуля никого не задела. Тем временем Ялмар выбрался наружу из спального мешка и вступил в схватку с огнем. Палатка рухнула, придавив руководителя и гору снаряжения, пожар наконец заглох, но от палатки уже мало что осталось.
Лица обоих путешественников были вымазаны жиром и копотью. Кисти руководителя покрылись ожогами. Штаны прогорели на коленях. Боль была адская, но он не показывал вида. Две оставшиеся собаки не были посажены на привязь. Отскочив в сторону, они неистово лаяли, напуганные пожаром. Ялмар легко отделался, только прожег огромную дыру в спальном мешке.
Это случилось как раз в канун Ивáнова дня. С утра оба они представляли себе, как запылают дома, в Норвегии, костры на зеленых лугах, в горах и у моря и любители природы всю ночь напролет будут плясать и отводить душу дружеской беседой. Они держали эти мысли при себе.
Тоска по дому могла стать слишком сильной, поделись они ею друг с другом. Но теперь отмалчиваться не было смысла. Сидя бок о бок на прогоревшем спальном мешке, они ели полусырую тюленину и запивали ее теплым жиром.
Руководитель сказал:
— Речь идет о жизни и смерти.
Ялмар ответил негромко:
— Все как-то легче, когда подумаешь, что завтра Ивáнов день.
Они уснули под открытым небом, прижимаясь тесно друг к другу, чтобы ни капли человеческого тепла не пропало даром.
Однажды утром, когда они выбрались из починенной палатки, оказалось, что руководитель не может идти. У него свело все мышцы от шеи до икр, и при попытке повернуть голову, обросшую безобразно длинными жирными волосами, в нее словно вонзался острый нож. Оба — и он и Ялмар — понимали, что теперь все решает даже не столько физическая сила, сколько сила духа. Допусти они слабину — проиграют гонку со смертью. Настоящий богатырь — руководитель запросто поднимал тяжелые сани, спокойно садился на влажный морской лед, нарочно ходил с раскрытой грудью, чтобы показать своему единственному зрителю, что не страшится мороза. Добром это не могло кончиться. И вот теперь он лежит на санях. Впереди сотни миль пути, кругом неведомые просторы замерзшего океана. Не видно ни паруса, ни дымка из пароходной трубы и никаких следов, если не считать отпечатков собственных ног на снегу. По ночам в небе над ними золотыми монетами мерцали бледные звезды.
Сказал ли сразу руководитель Ялмару, отводя глаза в сторону: «Забирай собак и уходи»? Если и сказал, то у обоих достало такта сделать вид, что ничего не было сказано. Совершенно ясно, однако, что теперь власть переходит к Ялмару. Он снимает с одних саней то, что осталось от начального груза, и переносит на другие. На освободившихся санях делает высокую постель из грязной одежды и мокрых шкур; под голову руководителю кладет его пимы. И трогается в путь вместе с собаками. Они продвигаются медленно. Ялмар может тянуть лишь одни сани за раз. Протопав сотню метров, возвращается за вторыми. Лежащий на них спит или делает вид, что спит. Лицо его исчерчено глубокими бороздами, будто прорезанными ножом. На темном фоне ярко выделяются белые губы. Оба все больше помалкивают.
Но вот, когда Ялмар в очередной раз возвращается за санями, на которых лежит руководитель, тот отдает распоряжение:
— Я остаюсь, ты иди.
Впервые Ялмар отказывается повиноваться, хотя сам еле держится на ногах.
Идут часы. За облаками медленно парит тусклый солнечный диск. Резво махая крыльями, над ними изредка пролетают морские птицы. Может быть, они из любопытства меняют свой курс, чтобы взглянуть на маленький отряд — собак и людей. Судя по тому, что птиц становится больше, где-то недалеко должна быть земля. Они должны дойти до этой земли, чтобы выжить. Там будет шанс встретить промысловиков. Они не знают, в какой она стороне — на западе или на востоке. Часы стоят, и нет никакой возможности произвести точную обсервацию.
Дни идут, перемежаясь светлыми ночами. Ялмар привычно топает по снегу — мокрый от пота изнутри и от снега снаружи. Он плюет кровью, стало быть, она еще струится во всех частях его тела. Он бредет через светлую летнюю ночь с серыми льдами вдоль горизонта, идет и идет, пока не сваливается от усталости. Когда же возвращается за вторыми санями, происходит чудо. Руководитель скатывается с саней на снег, кривясь и ревя, точно раненый медведь. Стоя на коленях, упирается руками в ледяной бугор и блюет. Потом вдруг резко выпрямляется и рывком встает на ноги.
