Состязание певцов - [2]

Один за другим мастера исполняли свою песнь — всякая была в своем роде превосходна. Нетрудно было догадаться, что каждый делает все для того, чтобы превзойти своих предшественников. А поскольку никому это не удалось и никак нельзя было решить, чья же песнь была наилучшей и самой прекрасной, то графиня Матильда все же склонилась с венком в руках в сторону Вольфрамба фон Эшинбаха; венок этот она так и держала в руках, чтобы наградить им победителя. Но тут Генрих фон Офтердинген вскочил с места, темные глаза его горели диким огнем, быстро вышел он на средину лужайки, порыв ветра сорвал с его головы берет, волосы разметались по лбу, а лоб его был бледен, словно у мертвеца.

— Остановитесь, — вскричал он что было мочи, — остановитесь! Еще никто не победил! Моя очередь петь, а потом пусть ландграф решает, кому присудить венок.

Тут, никто не заметил как, в руках его оказалась лютня удивительной формы, на вид прямо-таки застывшее, наводящее ужас тело животного. И тут он принялся так колотить по струнам лютни, что и по самому дальнему лесу пошло грохотать… А потом громогласно запел. Песнь его прославляла чужеземного короля — этот король будто бы сильнее всех государей, и все другие государи и все мастера-певцы, чтобы не опозориться совсем и окончательно, должны поскорей присягнуть ему на верность. Посреди пения раздавались порой какие-то резкие воющие звуки. С гневом смотрел ландграф Герман на обезумевшего певца. Тут все остальные мастера дружно поднялись с своих сидений и затянули общую песнь. Голос Офтердингена должен был бы потонуть в их пении, но нет, все сильнее и сильнее бил он по струнам лютни, но наконец, издав ужасающий вопль, они лопнули. И вдруг вместо лютни в руках Офтердингена перед ним стояла ужасная, мрачная фигура — певец готов был упасть на землю, но страшный человек поддержал его и поднял на воздух. Песнь мастеров растаяла в отзвуках эхо, тяжелый туман мгновенно заполонил лужайку и лес, все погрузилось в глухую ночь. Но тут из глубины вдруг поднялась ярко светящая звезда, распространявшая окрест молочно-белое сияние, и она поднялась и пошла своим путем по небу, а за нею на блиставших светом облаках потянулись мастера, распевая свою песнь и нежно бряцая на струнах арф.

Мерцающий свет, дрожа, покрыл луга, голоса леса проснулись от тягостной дремоты и звучали все громче и громче, вливаясь в песнопения мастеров.

Многолюбезный мой читатель! Ты, конечно, понял, что видевший этот сон вознамерился познакомить тебя с каждым из мастеров, с кем свел его профессор Иоганн Кристоф Вагензейль.

Бывает так: мы видим в синеющей дали неведомые нам фигуры, наше сердце начинает трепетать от любопытства, кто же такие эти люди и чего только им надобно от нас. Потом мы видим их лица, видим их одежды, слышим голоса, но не разбираем слов, которые ветер гасит, разнося по широким просторам неба. А потом они спускаются в долину и скрываются во мгле. И нам не терпится, чтобы они поскорее повернули назад и подошли к нам, чтобы мы могли разглядеть их, поговорить с ними. Ведь так странно смотрятся они издалека, и так хочется узнать, как выглядят они вблизи.

Быть может, и то сновидение, о котором мы поведали тебе, любезный наш читатель, пробудило подобное же настроение в твоей душе. Так дозволь рассказчику не терять времени, а прямо повести тебя ко двору ландграфа Германа Тюрингенского, в прекрасный замок Вартбург.

Мейстерзингеры в замке Вартбург

Должно быть, дело было в MCCVIII году. Тогда благородный государь ландграф Тюрингенский, великий почитатель и мужественный покровитель славного певческого искусства, собрал при своем дворе шесть знаменитых мастеров пения. То были Вольфрамб фон Эшинбах, Вальтер фон дер Фогельвейд, Рейнхард фон Цвекштейн, Генрих Шрейбер, Иоганнес Биттерольфф — все рыцарского звания — и Генрих фон Офтердинген из Эйзенаха, горожанин. Словно жрецы одного бога, мастера-певцы пребывали во взаимосогласии, живя в благочестивой любви, все их устремления были направлены на то, чтобы восхвалить и восславить пение, прекраснейший дар неба, каким наградил господь людей. У каждого была своя песнь, но подобно тому как каждый звук аккорда звучит по-своему и тем не менее все они сливаются в прекраснейшее благозвучие, так и здесь: пение мастеров соединялось в великолепную гармонию, и песнь каждого казалась лучом, исходившим от одной звезды звезды Любви. Потому-то так и получалось, что ни один из мастеров не считал песнь свою наилучшей, но свято чтил песнь другого, что и его собственный напев не звучал бы так хорошо, не будь на свете иных. Ведь любой звук музыки особо радуется и весело воспаряет ввысь, когда пробудятся и бодро приветствуют его иные, ему родственные.

Если песни Вальтера Фогельвейда, который был сам себе господин, отличались изяществом и особливой важностью, а при всем том и дерзновенной лихостью, то Рейнхард Цвекштейн пел по-рыцарски прямодушно и слова его песен были весомы и звучны. Генрих Шрейбер доказывал свою ученость и глубокомыслие, а блестящие песни Иоганнеса Биттерольффа выделялись среди прочих своими искусными уподоблениями и редкостными оборотами речи. Пение же Генриха Офтердингена проникало в самую душу и в душе каждого пробуждало глубочайшую тоску. Он пел и таял в мучительном томлении, но порой мелодию его голоса перебивали резкие и некрасивые звуки. Наверное, исходили они из больного, разорванного нутра, в котором, словно ядовитые насекомые, не дающие покоя человеку и истощающие его тело, угнездились злоба и насмешка. Никто не ведал, откуда взялась такая напасть.