Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - [137]

Что касается уникальности и новизны этого опыта, то здесь Джеймисон несколько преувеличивает. Хотя нынешнее состояние, несомненно, напряженное, оно качественно схоже с тем, которое привело к Возрождению и различным модернистским реконцептуализациям пространства и времени. Тем не менее сами проблемы, которые описывает Джеймисон, действительно имеют место – они отражают дрейф постмодернистской чувствительности в том, что касается смысла пространства в современной политической, культурной и экономической жизни. Но если мы утратили модернистскую веру в становление, как утверждал критик-сартрианец у Фуко, то существует ли какой-то выход, за исключением реакционной политики эстетизированной пространственности? Обречены ли мы печально дойти до конца по пути, начатому Зитте с его обращением к вагнеровской мифологии для поддержки его утверждения, что в мире меняющихся пространств приоритет принадлежит конкретному месту и сообществу? Хуже того, если эстетическое производство теперь столь глубоко коммодифицировано и за счет этого фактически поглощено политической экономией культурного производства, то есть ли у нас возможность остановить этот круг, замыкающийся на произведенную и, следовательно, слишком легко поддающуюся манипулированию эстетизацию политики, медиатизированной в глобальном масштабе?

Все это должно сигнализировать о высокой геополитической опасности, связанной с быстротой пространственно-временного сжатия последних лет. Переход от фордизма к гибкому накоплению в том виде, как он произошел, должен предполагать и некий переход в наших ментальных картах, политических настроениях и политических институтах. Однако политическое мышление не обязательно претерпевает столь легкие трансформации и в любом случае подчинено противоречивому давлению, проистекающему из пространственной интеграции и дифференциации. Несоответствие наших ментальных карт текущим реалиям – вездесущая опасность. Например, серьезное ослабление власти отдельных национальных государств над своей фискальной и монетарной политикой не было уравновешено каким-либо одновременным смещением в направлении интернационализации политики. В действительности мы имеем множество признаков того, что локализм и национализм стали еще сильнее именно из-за стремления к безопасности, которое всегда дает место посреди всех сдвигов, предполагаемых гибким накоплением. Воскрешение геополитики и веры в харизматическую политику (Фолклендская война Тэтчер, рейгановское вторжение в Гренаду) слишком уж хорошо соответствует тому миру, который в интеллектуальном и политическом отношении все больше подпитывается бескрайним потоком эфемерных образов.

Пространственно-временное сжатие всегда требует заплатить свою цену от нашей способности осознавать реалии, разворачивающиеся вокруг нас. Скажем, в состоянии стресса корректно реагировать на события становится все сложнее и сложнее. Ошибочная идентификация иранского пассажирского самолета, который взлетал в границах установленного для коммерческих рейсов коридора, с истребителем-бомбардировщиком, заходящим на цель – американский военный корабль[95], – это происшествие, повлекшее множество гражданских жертв, типично для того способа, каким конструируется, а не интерпретируется реальность в условиях стресса и пространственно-временного сжатия. Показательны параллели с описанием начала Первой мировой войны у Керна. Если «опытные переговорщики надломились под давлением напряженных конфронтаций и бессонных ночей, переживая за возможные разрушительные последствия своих скоропалительных суждений и опрометчивых действий», то насколько же более сложным должен быть сегодняшний процесс принятия решений? Различие на сей раз состоит в том, что теперь нет времени даже на мучительные раздумья. Проблемы же не ограничиваются сферами принятия решений политиками и военными, поскольку мировые финансовые рынки находятся в настолько возбужденном состоянии, что скоропалительное суждение здесь, необдуманное слово там, инстинктивная реакция где-то еще могут размотать целый клубок формирования и взаимозависимости фиктивного капитала.

Условия пространственно-временного сжатия постмодерна во многих отношениях усиливают те проблемы, которые время от времени встают на пути капиталистических процессов модернизации в прошлом (особенно стоит вспомнить 1848 год и период, непосредственно предшествовавший Первой мировой войне). Хотя экономические, культурные и политические реакции могут не быть полностью новыми, градус этих реакций во многих важных отношениях отличается от того, что имело место прежде. Похоже, что начиная с 1960-х годах интенсивность пространственно-временного сжатия в западном капитализме со всеми его соответствующими характеристиками чрезмерной эфемерности и фрагментации в политической, частной и социальной сферах свидетельствует о некоем контексте опыта, благодаря которому состояние постмодерна оказывается отчасти уникальным. Поместив это состояние в его исторический контекст в качестве части истории последовательных волн пространственно-временного сжатия, порожденных давлением со стороны накопления капитала с его постоянным стремлением к уничтожению пространства посредством времени и сокращению времени оборачиваемости, мы можем по меньшей мере включить состояние постмодерна в ряд состояний, доступных для историко-материалистического анализа и интерпретации. Интерпретация этого состояния и реакция на него будут предприняты в части IV.