Сосны. Город в Нигде - [66]

Развернувшись, Итан обшарил скальную стену в пределах досягаемости на предмет еще одного плохо держащегося осколка, но остался с пустыми руками.

Когда он обернулся, чудовище все еще висело на стене.

Прочно там обосновавшись.

Итан прикинул, не забраться ли повыше, пока не удастся отыскать другой приличный камень.

Скверная идея. Чтобы вернуться на этот карниз, придется сползать вниз.

Присев на корточки, Итан расшнуровал левый ботинок, стащил его с ноги, а затем проделал то же самое с правым.

Подержал на весу – не столь солидно, как камень, но, пожалуй, сгодится. Взяв ботинок за каблук, разыграл выразительную пантомиму, отводя руку назад и глядя чудищу прямо в бельма глаз.

– Ты ведь знаешь, что будет, не так ли?

Итан изобразил бросок.

Тварь не отшатнулась, сорвавшись со скалы, как он надеялся, а только плотнее прижалась к стене.

Следующий бросок был уже не ложным, но Итан вложил в него столько сил, что ботинок пролетел у твари над головой, без помех полетев на дно ущелья.

Он поднял второй ботинок, прицелился, метнул.

Прямо по харе.

Отскочив, ботинок закувыркался в воздухе, а бестия, все так же уцепившись за стену, поглядела на Итана и зашипела.

Всем своим видом олицетворяя убийственные намерения.

– Как, по-твоему, долго ли ты продержишься? – спросил Итан. – Должна же ты уставать. – Он наклонился, сделав вид, что протягивает руку. – Я помогу тебе одолеть остаток пути. Только доверься мне.

От взгляда твари по коже бегали мурашки – явный интеллект, тем более пугающий, что даже не поймешь, насколько далеко он простирается.

Итан уселся на камни.

– Я буду сидеть здесь, – заявил. – Пока ты не упадешь.

Он смотрел, как бьется ее сердце.

Смотрел, как она мигает.

– Ну, ты урод, настоящий ублюдок! – хмыкнул Итан. – Извини. Не мог удержаться. Это из кино[18]. А если серьезно, что ты за черт?

Так проползли пятнадцать минут.

Близился вечер.

Солнце начало клониться к западу, дно ущелья уже погрузилось во мрак.

На скалах стало холодно.

Над головой проплыли несколько облачков, но совсем несущественные, вскоре растворившиеся в этой кристальной голубизне, как запоздалые сожаления.

Все пять когтей левой передней конечности твари затряслись мелкой дрожью, дребезжа по микроскопическим зацепкам, и выражение ее глаз как-то изменилось. По-прежнему уйма остервенения, но теперь добавилась частичка… страха?

Голова зверя повернулась, озирая всю поверхность скалы в пределах досягаемости.

Итан, уже проделавший ту же инспекцию, пришел в точности к тому же выводу.

– Ага, так и есть, дружок. Этот карниз. Мой карниз. Твой единственный вариант.

Тремор распространился на ее правую ногу, и Итан уже открыл было рот, чтобы предложить твари просто сдаться, когда она вспрыгнула со своего насеста, подскочив на три фута и одновременно взмахнув правой лапой по широкой плоской дуге.

И порвала бы Итану лицо, но он пригнулся – когти лишь задели его макушку – и встал на обе ноги в готовности пинком сшибить зверюгу со скалы.

Но этого и не потребовалось.

В таком ослабленном состоянии у нее не было ни шанса дотянуться до карниза – она просто воспользовалась последней возможностью утащить Итана за собой в пропасть.

Очевидно, падение не стало для нее сюрпризом, потому что тварь не издала ни звука, не размахивала конечностями. Просто таращила бельма на Итана, устремляясь во мрак дна ущелья, храня полнейшую неподвижность, будто совершая высотный прыжок.

Совершенно смирившись со своей участью – а может, даже умиротворенно.

Глава 14

Вчера она не переступала порога своей комнаты.

Даже не вставала с постели.

Готовилась к его гибели.

Знала, что та неминуема.

И все равно, день, взошедший над миром, где нет Итана, едва не убил ее. Почему-то свет сделал все реальным. Люди на утренних прогулках. Даже стрекот сорок в кормушке на боковом дворе. Это продолжение хода вещей сокрушило ее и без того разбитое сердце. Шестеренки мироздания продолжали вращаться, а ей досталась лишь утрата, застрявшая в груди, как черная опухоль, горе столь безмерное, что она едва находила силы дышать.

Сегодня рискнула выйти и теперь в тупом онемении сидела под лучами солнца на мягкой траве заднего двора. Взирала на окружающие горные стены часами, наблюдая, как свет движется по ним, и пытаясь не думать вообще ни о чем.

Из созерцания ее вырвал звук приближающихся шагов.

Она оглянулась.

К ней шел Пилчер.

За время своего пребывания в Заплутавших Соснах она встречалась с этим человеком не раз и не два, но ни разу с ним не заговаривала – ее предупредили на сей счет с самого начала. Они не перемолвились даже словом с той дождливой ночи пять лет назад в Сиэтле, когда он явился к ней на порог с самым бредовым предложением на свете.

Пилчер сел рядом с ней на траву. Сняв очки, пристроил их на колене и сказал:

– Мне сказали, вы пропустили свой трудодень в кооперативе.

– Я не выходила из дома двое суток.

– И чего вы намерены этим добиться? – осведомился он.

– Не знаю. Но я не вынесу человеческих взглядов. Конечно же, мы не сможем о нем говорить, но я буду видеть жалость в их глазах. Или, что хуже, меня станут игнорировать. Вести себя как ни в чем не бывало. Будто его и не существовало вовсе. Я даже сыну не сказала о смерти его отца. Даже не знаю, с чего начать.