Соседки - [55]

– Экое дело, – задумчиво сказал милиционер, глядя на тещу, единственным признаком жизни которой была гримаса, передававшая ту смертельную ненависть, которую она испытывала к своему зятю. – Трудно сказать, что ты любишь родительницу своей супружницы.

Но писать протокол ему было лень, и он попробовал примирить две воюющие стороны.

– Ты, это, – сказал он Хорьку. – Не бедокурь. Теща у тебя, как булка сдобная, хоть ешь ее, а ты вот что наделал.

Но тут ласточка пролетела над тещей и ногти на руках у ведьмы сразу отросли и та предстала перед Грицьком и дочкой в своем истинном виде. А тут на ведьму откуда-то свалилась метла и она унеслась прочь, чтобы не выслушивать бред, который несет служивый и не позориться перед дочкой, которая была большая чистюля и не любила, когда не стригут ногти.

А Грицько почесал в затылке и ушел, не прощаясь, потому что понял, что ему ничего не дадут и не стоит зря расходовать жизненную силу на ненормальных. А то, что Субмарина – ведьма, ему и так, как, впрочем, и всем жителям Горенки, было известно.

Но Хорек не мог отойти от того шока, который пережил, ведь он был еще молод и был уверен, что ведьма хотела его прикончить не по справедливости. «А если и Параська у меня тоже ведьма?» – подумал он. И стал уговаривать супружницу приготовить ему борщ, чтобы потянуть время и получше ее рассмотреть. И Параська согласилась, но тут подозрительный Хорек припомнил, что в былые годы ведьму швыряли в воду, чтобы проверить, выплывет она или нет, а если выплывет, то сжечь, а если нет – так выпить за упокой души, которую утопили по ошибке. Метода его заинтересовала, и он накинул на Параську мешок в тот самый момент, когда она уже выключила приготовленный, наваристый и густой, как водится, борщ. И как она не ругалась, как не молила его и как не обещала, что станет кроткой и нежной, как овечка, Хорек потащил ее к озеру. Но на дворе стоял лютый мороз, и озеро было покрыто прочным, как броня, льдом. И Хорек был вынужден оставить орущий и ругающийся мешок на берегу озера и сбегать домой за топором. Когда Параська догадалась, что он рубит лед, она стала так жалобно просить ее помиловать за ее многочисленные прегрешения и так просила не губить ее юную жизнь, что Хорек даже заслушался и пожалел, что у него нет с собой карандаша и бумаги, чтобы все записать. Но тут прорубь была уже готова и он, под визг и плач Параськи, потащил мешок по льду к черной дыре, в которой могла на веки веков успокоиться беспокойная Параськина душа. Но мешок в прорубь не пролез, и Хорек стал просить Параську поджать коленки, но та, наоборот, их расставила и продолжала требовать, чтобы он ее отпустил, и доказывать, что его посадят за смертоубийство. Хорек почесал затылок – на нары ему не хотелось, но ведь он еще не проверил, ведьма его женушка или нет. И он, проклиная чертов мороз, расширил прорубь и столкнул в нее свою половину. Та ушла на дно, как камень, и сразу стало понятно, что она хотя и дочь ведьмы, но сама невинна, как голубь. И Хорьку пришлось лезть за ней в прорубь и тащить ее наверх, а ведь оказалась, что мокрый и холодный мешок еще тяжелее, чем холодный, но сухой, и он немало утомился, пока притащил женушку домой. И вынул ее из мешка, и положил на кровать – а из той отходит вода, в лице ни кровинки и даже не дышит. Но Хорек был человек упрямый, и ему опять стало казаться, что та его дурит, а на самом деле она такая же ведьма, как и ее мамаша. И он нагрел ведро воды да окатил ее кипятком. И та сразу же пришла в себя и накинулась на него, продемонстрировав, что равенство полов ни к чему хорошему привести не может и не приведет. И Хорек покрылся синяками, как весенняя поляна – цветами, и даже всплакнул, но ласточка не появилась, и он даже подумал, что, вероятно, был не прав. Но и этот скандал закончился, хотя и под утро, и ночь оказалась не такой скучной, как предыдущая. Теща с тех пор затаилась в своей избушке на околице и дом Хорька обходила десятой дорогой. А у Параськи с той ночи характер стал портиться, и она все чаще брюзжала и пилила Хорька, хотя тот и старался и от усердия и сам летал по пасеке, как пчела.

Глава 6. Возвращение

В первый понедельник декабря, когда снег покрыл тоскливой белой пеленой окрестности Горенки, Василий Петрович приехал на работу в настроении, прямо скажем, выше среднего, потому как обнаружил в «мерсе» то ли наполовину пустую, то ли наполовину полную бутылку коньяка и, не углубляясь в эту дилемму, опорожнил ее к дремучей зависти Нарцисса, которому, во-первых, не предлагали и который, во-вторых, был за рулем. Более того, Василий Петрович потребовал, чтобы водитель остановился возле магазина и купил себе шоколадку, чтобы закусить, и ее горьковато-приторный запах преследовал Нарцисса, жевавшего собственные слюни, до самого присутственного места. Высадив Голову, Нарцисс умчался в город, поливая проклятиями все, что попадалось ему на глаза. А Василий Петрович проследовал в кабинет мимо Тоскливца, который высокомерно и в то же время снисходительно ему кивнул, и было отчего – Тоскливец читал свежую газету, возвышаясь на величественном кресле с золотыми подлокотниками, и хотя Василию Петровичу было прекрасно известно, что кресло краденное, Тоскливцу оно придавало уверенности в себе и он посматривал на начальника так же равнодушно, как фараон на своего раба. Более того, из чашки Тоскливца доносился запах кофе, чего давненько уже не случалось, и Василий Петрович сразу заподозрил, что подчиненный хапанул по большому счету, и причем не посвятив в суть дела своего руководителя и с ним не поделившись.