Соседи - [63]

— Дементий Корнилович, отодвигайся на старое место, тебя в президиум не выбирали!

В зале несколько человек засмеялись.

— Мы отодвинем тебя еще дальше, — мгновенно рассердившись, пообещал председатель и коротким взмахом ладони показал: отодвигайся! Дементий, грохоча стулом, отодвинулся с таким видом, как будто ему было все равно.

Бригадир поднялся из-за стола как-то тяжело, неловко — или из-за тесноты за столом, или из-за того, что все, о чем придется говорить сегодня вечером, почему-то случилось в Белой пади, — вроде как часть вины за это ложилась на бригадира.

— Слово, товарищи, имеет участковый Василий Емельянович Бондаренко!

Бригадир как будто нехотя сел. В следующее мгновение, как и большинство собравшихся, он с интересом стал смотреть на участкового, ожидая чего-то сверх того, что уже все знали. Видимо, и участковый понимал, что от него чего-то ждут большего, чем то, что он может сказать, и он, может быть, из-за этого не торопился говорить. Когда стало совсем тихо и дальше молчать нельзя было, он сказал:

— Товарищи колхозники, вы знаете, что творилось около дома Мезенцевых и в Белой пади… На кого мы только не думали, кого только не подозревали! Один человек сумел бросить тень на всю деревню! Дементий угрожал дому Петра Ивановича! Он ходил по ночам! Вот в этих сапогах!

Василий Емельянович вылез из-за стола, взял с подоконника сапоги, прикрытые зеленой шторой, и поставил их на краю сцены рядом с Дементием.

— Узнаешь сапоги, Дементий Корнилович?

— Мои, — нисколько не отпираясь, сказал Дементий и сам смотрел на сапоги как на чудо. Потянулся было к ним рукой — коричневато-желтой от загара, с огромными венами, — но тут же рука остановилась в воздухе и снова легла ладонью на колено, полностью закрыв его.

— Пусть скажет, зачем ходил! Что ему надо было от Мезенцевых?!

Дементий, гладко выбритый, в темно-синем диагоналевом костюме и в начищенных ботинках сидел, слегка пригнувшись, положив ногу на ногу, и с полуулыбкой щурился в зал. Иногда он, как будто подражая Петру Ивановичу, надевал ботинки и чистил их до такого же блеска, как учитель. Раньше ему никто ничего не говорил, а сегодня колхозникам это не понравилось — никакого сходства между Дементием и Петром Ивановичем все равно не было. Как позднее смеялись белопадцы, сапоги подвели, а ботинки — не помогли!

— Ишь расселся! Вырядился как на праздник! Давай рассказывай!

— Ты встань, — показывая от стола рукой вверх и едва сдерживаясь, попросил Благодеров. Дементий не хотел, чтобы на него при всех кричал председатель колхоза, но все равно поднялся не сразу. Как будто кого-то разыскивая, оглядел притихший зал, с трудом погасил улыбку.

— Все собрались, это ж надо! Меня судить пришли! Петр Иванович, может, я украл у тебя что-нибудь?

— Ближе к делу, Лохов! — потребовал бригадир, стараясь не смотреть в ту сторону, где сидели на одной скамейке пятеро Лоховых — Арина с сыновьями и дочками. Старший сын Сергей сидел на другой скамейке. Он не сводил острого взгляда с бригадира, как будто предупреждая его: «Полегче, Михаил Иннокентьевич, а то будешь иметь дело со мной!» Лоховских зятевей и невесток бригадир не считал. Если всех считать, то получится, что в клубе не меньше половины родня Лоховых.

— Что мне, стоять или сидеть? — повернувшись к столу, спросил Дементий.

— Ноги не отвалятся, постоишь, — сказал бригадир. — По часу или больше стоял у Мезенцевых на огороде! — Бригадир не выдержал и засмеялся. Вроде грубо сказал бригадир, но Дементий не мог на него обидеться — засмеялся бригадир, и Дементию стало легче. Он отодвинул от себя стул, чтобы, чуть чего, не сесть снова: его так и подмывало делать все наперекор.

— Это ж теперь сентябрь, а то в августе было, — начал рассказывать Дементий. — Потерялась Нюрина корова. Ходил я ходил, и Колю своего отправлял, — нет коровы, хоть плачь. Иду по задам домой, настроение паршивое. Дай, думаю, зайду к Петру Ивановичу. Правда, и поздновато было. Если, думаю, не спит, поговорим, и домой. Перелез я через воротца, как сейчас помню, снял две верхние доски, перелез, — а доски закладывать не стал: если, думаю, света нет в доме, то вернусь, потом закладу. Прошел по дорожке мимо бани, поднялся на горку — горит свет! Я остановился: что делать? Я уже решил, что не пойду, не буду человека тревожить, а сам стою и смотрю. Луна светит, копны стоят, да много! Я зеленку только косить собирался, а у Петра Ивановича уже в копнах. Дорожка ровная, как на лугу, чистая, иголку урони — и найдешь! Посмотришь на свой дом, огород, покос и думаешь: мое это или чужое? Глаза бы не глядели! А у Петра Ивановича стою в темноте и как будто днем вижу: тарелки подсолнухов в два раза больше моих, сено душистое, картошка и огурцы крупнее… Еще как-то раз зашел снизу и посмотрел на дом. Правда, поздней тогда было — у Сергея засиделся.

— Че смотрел-то? — спросил Егор Кофтоногов.

— Я ж рассказываю: стою и смотрю, интересно мне.

— Че ночью смотреть, каво увидишь?

— А мне никого и не надо было.

— Тебя, дядя Дементий, не поймаешь: то, говоришь, Петра Ивановича надо было, то никаво не надо… Че путашь, говори начистоту!