— Вот тут ты, Романова, обратно ошибаешься. — Охрименко хитро посмотрел на Савича и Мухина, — Они у нас еще повоюют. Не оружием, конечно, а другим манером. Как думаешь, немцы за нами сейчас наблюдают?
— А черт их знает!
— Правильно, глаз не спускают. И, наверное, там, оставшимся, про наши «зверства» болтают. Ну, солдаты, понятно, верят. И вдруг их наблюдатели со стены видят: сидят ихние дружки целехоньки, на головах свежие бинты, а наш повар им в котелки из своего черпака льет…
— Да вы что, товарищ старший лейтенант, с луны свалились? — возмутилась Зоя. — Чего лить-то? Нету у нас ничего, последние сухари раненым раздали!
— А вы водички скипятите. Так, чтоб на всех хватило. Кипяточком и напоите всех. Кипяток — он все лучше, чем ничего. Опять же немцам с промкомбината не видать, чем ты своих пленных потчуешь, а от кипятка какой-никакой, а парок идет… Смекаешь? Этот парок ихние наблюдатели в свои бинокли непременно заметят!
— И повернут автоматы против Гитлера, — язвительно докончил Савич.
— Как знать, други мои, как знать? — задумчиво произнес Охрименко. — Может, и придет такое время, а пока с меня довольно и того, чтобы каждый пятый, когда его припечет, без страха сдавался нам. Иди, девонька, подымай своих лопарей и учти: чем больше вы им бинтов накрутите, тем лучше будет для каждого из нас.
Мухин ждал, что, уходя, Зоя посмотрит в его сторону, но она даже не повернула головы.
— А ротный твой, — сказал Савич, толкнув Мухина локтем. — Ишь, как закрутил! Так я говорю, артист? Да ты чего молчишь?
— Товарищ лейтенант, я требую, чтобы вы обращались ко мне только официально, — сказал Мухин, — и, пожалуйста, без «артистов», это меня оскорбляет.
— Вот те — на! — Савич громко захохотал, обнажив великолепные ровные зубы. — Обиделся! Ну, знаешь, обиды— это не для нас. Для барышень. А ты — парень, между прочим, мировой: сказал — сделал. Да и девки тебя любят… — он проводил глазами уходившую Зою.
— Товарищ лейтенант!
— Ну ладно, ладно, не буду. И чего ты в бутылку лезешь по пустякам? Этого не скажи, того нельзя! За «артиста» взъелся. А чего? Разве ж это прозвище? Это ж — профессия! Токарем-пекарем может быть всякий, а артистом— шалишь! Талант надо иметь! Кстати, разведчик— тоже артист. Хочешь быть разведчиком?
— Я командир стрелкового взвода. И потом… когда у вас в разведке есть такие, как младший лейтенант Карабан…
Савич нахмурился.
— Ты Карабана не трожь. Что ты о нем знаешь? А я с ним вторую войну воюю. Что же касается его ошибки, так у кого их не бывает?
— Так ведь полвзвода полегло!
— А сам куда глядел? Разведчик не семи пядей во лбу, он такой же, как и все, и нечего кадило раздувать. А насчет разведки подумай— стоящее дело. Скажу прямо: ты нам подходишь. Не дурак, не трус, товарищество правильно понимаешь, а главное, немецкий знаешь. В нашем деле это — козырь. Остальному научишься.
— Чему научусь? — Мухин поднял глаза. — «Хенде хох! Мессер из ножен»?
Савич захохотал.
— И этому — тоже.
— Товарищ старший лейтенант, — крикнул наблюдатель, — идет кто-то! К нам идет!
Залитое солнцем поле пересекали двое. За ними охотились сидевшие на стене комбината и появившийся недавно возле одной из бань пулеметчик. Но то ли снайперы не были достаточно искусны, то ли двое оказались стреляными воробьями, как бы то ни было, они с каждой минутой приближались к кладбищу, преодолевая открытые места то короткими перебежками, то по-пластунски, то неожиданными стремительными бросками. У того, который был ниже ростом, под шинелью виднелось что-то белое.
— Что за дьявольщина! — сказал Охрименко, отрывая бинокль от глаз. — Ну-ко, младший лейтенант, глянь. Боюсь, не привиделось ли мне…
Мухин взял бинокль.
— По-моему, это военврач Полякова. А кто второй — не разберу.
— Значит, не привиделось, — сказал Охрименко. — Может, ты, Коля-ягодка, объяснишь, какого дьявола она прется сюда да еще среди бела дня?
Савич стоял бледный, опустив голову, губы его были плотно сжаты.
— Ах, сукины дети, сукины дети! — продолжая наблюдать, возмущался Охрименко. — Жить им надоело, что ли? Да нет, не надоело. Скорей — наоборот…
В какой-то момент бежавшие залегли надолго — пулеметчик прижал их к земле. На Мухина вдруг накатила волна бесшабашной храбрости.
— Разрешите, товарищ старший лейтенант?
— Чего разрешить? — Охрименко смерил его колючим взглядом.
— Разрешите помочь! — Мухин мотнул головой в сторону поля.
— Да? Как же ты им поможешь?
— Очень просто. Сначала сниму пулеметчика, потом…
— Потом? — заорал Охрименко, выкатывая бедки. — «Потом» — не будет! Потому, что он снимет тебя, дурака, раньше! Он классный пулеметчик! А у меня и так боеспособных осталось сорок! Понял? А мне через полчаса бой принимать! Это ты понимаешь?
Мухин попятился, он еще никогда не видел своего ротного в таком гневе.
Неожиданно Савич сорвался с места и прыгнул вниз со стены.
— Назад! — закричал Охрименко. — Лейтенант Савич, приказываю, назад!
Но Савича в часовне уже не было.
Он одним прыжком перемахнул через сложенные у входа мраморные обломки и побежал, петляя, навстречу Поляковой и ее спутнику. Призывая всех чертей на его голову, Охрименко приказал открыть огонь по пулеметчику.
