— Живой, младший лейтенант? — несказанно удивился он. — Вот чудо! А меня опять зацепило. Такая, значит, планида…
— Зоя! — крикнул Мухин.
Она подняла голову, тыльной стороной руки поправила волосы.
— Там раненый, — сказал Мухин. — Он немец. Мальчик еще… Ранен тяжело. Кажется, в живот…
Все молчали, и Зоя тоже. Она стояла и смотрела на ровные ряды усыпанных прошлогодней листвой могил.
— Если ему не помочь, он умрет! — сказал Мухин, — Дело в том, что… он не хотел стрелять…
Головы раненых повернулись к нему.
— Да, не хотел. И потом, он, наверное, музыкант!
Никто не проронил ни слова.
— Зоя, вы слышите меня? — крикнул снова Мухин.—Военнопленные имеют право на вашу помощь! Вы обязаны, слышите?!
Все молчали, и Зоя тоже.
— Ну, честное слово, он не виноват… — устало сказал Мухин. — Поймите, товарищи, немцы разные бывают…
Бойцы молча смотрели на него, и только ефрейтор Довбня сказал не совсем уверенно;
— Ежели точно — музыкант, то какой из него фашист?
Зоя тряхнула короткими кудрями, словно сбросила оцепенение, приказала санитару;
— Налей, Линько!
Санитар полез куда-то в святая святых закуток, извлек жестяную канистру и руками, испачканными кровью, нацедил немного в алюминиевую кружку. Зоя выпила, облизнула губы.
— Музыкант он или нет, мне без разницы, а токо помочь вашему фрицу не могу ничем.
Вернувшись к раненому, Мухин еще издали понял, что опоздал, и присел на камень.
Два раненых проходили мимо, и один сказал другому;
— Молодой ишшо, младший-то, сердце не как у нашего брата, не скипелось, вот и пожалел фрица.
— Ничего, скипится, — отозвался другой.
Свой взвод Мухин нашел возле часовни. По приказу Дудахина бойцы рыли окопы полного профиля. Внутри часовни на глыбах слипшегося кирпича сидели кружком Трёпов, Бушуев, Раев и Карабан. Перед ними на земле дымил костер.
— Садись, — сказал Трёпов, — расскажи, именинник, как ты пулеметчика снял.
— Где командир роты? — спросил Мухин.
— А с нами и знаться не хочешь? Да, растут люди…
По приставленному к стене узкому бревнышку младший лейтенант поднялся на перекрытие. На загаженных голубями балках стояли Охрименко и Савич и смотрели в бинокли. Далеко в поле, в розовой дымке погожего утра, поднимались к небу зловещие столбы черного дыма.
— Ты прав, Николай, — сказал Охрименко, — это горят Меленки. Только как же это фрицам удалось прорваться? Если шли вдоль берега, так там бы их первый батальон встретил.
— Если было кому встречать, — невесело усмехнулся Савич.
Охрименко молчал.
— Дурацкое положение! — сказал он через минуту. — Выполнить боевое задание и не знать, что делать дальше. — Тут он заметил Мухина. — Слышал, слышал о твоих подвигах. Э, брат, да ты в крови! Куда ранило?
— Товарищ старший лейтенант, я насчет военнопленных. Они имеют право на помощь. Особенно раненые.
— Кто же в этом сомневается?
— Санинструктор Романова.
— Вот как! — Охрименко и Савич переглянулись. — Что же ты, брат, ее плохо воспитываешь?
Мухин густо покраснел.
— Санинструктор мне не подчинена.
— Да ладно, зови! — не скрывая улыбки, сказал Охрименко.
Зоя пришла быстро, не глядя на Мухина, доложила командиру роты о количестве раненых, расходе перевязочного материала, спирта, заменявшего йод.
— Всех перевязала? — ласково спросил Охрименко.
— Так точно, товарищ старший лейтенант, а как же иначе?
Ротный поманил ее пальцем к краю стены.
— А это что?
Вдоль ограды, на тропочках и просто между могильными холмиками лежали люди в серо-зеленых шинелях и коротких, как на подростках, мундирах.
— Так это ж немцы!
— Вот именно, — сказал ротный, — мы русские, они немцы. Разные нации…
— Так они ж — враги!
— Были врагами, когда воевали, а теперь просто немцы. Военнопленные. А раз так, имеют право на твою помощь, ясно?
Зоя опустила голову.
— Что хотите со мной делайте, товарищ старший лейтенант, а только я этой сволочи…
— Разговорчики! — вскричал ротный. — Забыла, о кем разговариваешь?
— Так своих же перевязывать нечем, товарищ старший лейтенант!
— Изыщи. Со здоровых рубахи сыми — теперь тепло — разорви на полосы. Да что мне тебя учить, сама знаешь.
— Все одно не хватит. Вон их сколь. Да и некому это делать. Санитаров четверо осталось, да и те с ног валятся, я сама не знаю на чем держусь — ведь не лошади! Думала, закончу — отдохну маленько… Несправедливо это, товарищ старший лейтенант! Они с нашими пленными чего вытворяли?
Охрименко постегал веточкой застрявшую в расщелине немецкую пилотку, сбил с рукава голубиный помет.
— Удивляешь меня, Романова. Сознательный, понимаешь, боец, комсомолка, медали имеешь и вдруг такое… Ты что же, не видишь разницы между нами и фрицами?
— Вижу.
— Видишь, а рассуждаешь. Кто эти солдаты? Те же рабочие и крестьяне, обманутые гитлеровской пропагандой. Твоя задача эту пропаганду повернуть обратно, против Гитлера.
— Ну и шуточки у вас!
— Я не шучу, Романова. Им ведь что внушают: большевики пленных мучают, голодом морят, убивают — они и верят и дерутся до последнего. А тут — обратно: не мучают, не убивают, да еще и медпомощь оказывают. Что получается? Получается, что Гитлер врет. Уже — сомнение…
— Да нам-то кака корысть от ихних сомнений? Они ж— в плену. Отвоевались.
