Сорок одна хлопушка - [20]

— Мам, не надо мне дома, не надо грузовика, а тем более жены, я хочу лишь сейчас наесться мяса от пуза!

Мать строго посмотрела на меня:

— А мне, думаешь, поесть как следует не хочется, сынок? Я тоже человек, так и хочется целую свинью проглотить! Но человеческая жизнь — борьба, вот я и хочу показать твоему отцу, что без него мы заживём ещё лучше, чем с ним!

— Да я лучше буду с отцом скитаться и милостыню просить, чем жить с тобой такой жизнью.

Мои слова страшно огорчили её, и она заплакала:

— Я стараюсь жить скромно и умеренно, чтобы отомстить за причинённое нам зло, и ради кого всё это? Да ради тебя, ублюдок мелкий! — А потом стала честить отца: — Эх, Ло Тун, Ло Тун, подонок ты, елдой чёрного мула деланный, всю жизнь с тобой загубила… Я ведь тоже была бы хороша, коли сладко ела бы да пила, было бы всего вдоволь, то и глаза бы блестели, и ни в чём бы не уступала этой шлюхе!

— Ты, мама, совершенно верно говоришь, — сказал я, растроганный жалобами матери, — начни ты есть мясо от пуза, то, бьюсь об заклад, не пройдёт и месяца, как ты превратишься в богиню, гораздо красивее Дикой Мулихи, тогда отец бросит её и мигом вернётся к тебе как на крыльях.

Мать подняла на меня полные слёз глаза:

— Сяотун, скажи, я правда красивее Дикой Мулихи?

— Конечно, красивее! — заверил её я.

Мать спросила:

— А если я красивее, то почему твой папаша нашёл себе эту Дикую Мулиху, с которой кто только ни забавлялся? И не только нашёл, но ещё сбежал с ней?

Я принялся отца выгораживать:

— А отец, я слышал, говорил, что не он Дикую Мулиху искал, а она его нашла.

— Какая разница! — вспыхнула мать, — Сучка не подставит, кобель не вставит; у кобеля не клеится, сучка даром стелется!

— Ты, мама, то про одно, то про другое, совсем запутала.

— Ты дурачком-то не прикидывайся, ублюдок мелкий. Давно ведь знал, что папаша твой с Дикой Мулихой шашни завёл, а всё помогал ему дурачить меня. Сказал бы мне, я бы не дала ему сбежать.

— Мам, а каким образом ты не дала бы ему сбежать? — осторожно поинтересовался я.

Мать вытаращила на меня глаза:

— Ноги бы ему отрубила! — Я испугался и в глубине души порадовался за отца. А мать всё не унималась: — Ты всё же не ответил, почему твой папаша за ней приударил, если я красивее?

— Тётя Дикая Мулиха каждый день готовит мясо, папа учуял запах, вот и пошёл.

Мать холодно усмехнулась:

— Значит, если я с сегодняшнего дня начну ежедневно готовить мясо, он может учуять запах и вернуться?

— Ясное дело, — обрадовался я, — это уж как пить дать, как станешь ежедневно готовить мясо, отец быстро вернётся, у него нюх знаешь какой: против ветра на восемьсот ли учует, а по ветру на все три тысячи. — Я агитировал мать силой всего своего красноречия в надежде, что у неё не будет оснований гневаться, что она поведёт меня на эту обжорную улочку, вытащит хранящиеся где-то деньги, накупит целую гору ароматного и нежного мяса, чтобы дать мне наесться от души, пусть я помру от переедания, но стану духом благородным, с полным животом мяса. Но мать на мои уловки не поддалась, крякнула с досады и продолжала, сидя на корточках, глодать стылый пирожок. Увидев, как безгранично я ценю её мнение, она с неохотой подошла к крайней лавке на этой улице, долго препиралась с хозяином, наплела с три короба, что наш отец умер, оставив нас, вдову с сыном, плакалась, плакалась, в конце концов, потратила на один мао меньше и купила тощий свинячий хвостик, похожий на высохший стручок фасоли. Крепко зажав его в руке, будто он мог взмахнуть крыльями и улететь, она вернулась в наш укромный уголок и вручила мне его со словами:

— На, ешь, чертяка прожорливый, только потом тебе хорошо потрудиться придётся!

Хлопушка девятая

Женщина сидит на порожке, опершись о ворота плечом, одна нога во дворе, другая на улице, губы сжаты, уставилась на меня, будто слушает, что я рассказываю. Она то и дело морщит почти сросшиеся брови, будто вспоминает об отдалённом прошлом. Продолжать рассказ под внимательным взглядом этих чёрных глаз непросто. Меня и тянет к её глазам, и при этом я не смею взглянуть в них. Всё тело напряжено под их острым взглядом, губы словно онемели. Очень хочется о чём-нибудь поговорить, расспросить, как её зовут, кто она такая. Но смелости недостаёт. Хотя просто горю желанием стать ближе. Пожираю глазами её ноги, колени. На ляжках какие-то синюшные пятна, на колене чётко виден шрам. Она так близко, что идущий от неё аромат свежеприготовленного мяса проникает в меня, прямо за душу берёт. Ах, как я весь устремлён к ней, руки так и чешутся, губы зарятся, приходится сдерживать жгучее желание броситься к ней, обнять, ласкать её, позволить ей ласкать меня. Хочется прижаться ртом к её груди, чтобы она напоила меня молоком, хочется быть мужчиной, а ещё больше хочется стать ребёнком, тем ребёнком лет пяти. В сердце всплывают картины прошлого. Прежде всего вспоминаю, как вместе с отцом иду домой к тёте Дикой Мулихе есть мясо. Как отец, пользуясь тем, что я увлечён едой, тайком целует тётю Дикую Мулиху в розовую шею, как тётя Дикая Мулиха перестаёт резать мясо, отпихивает его задом и говорит негромко, с хрипотцой: