Сорок одна хлопушка - [18]

* * *

Мать велела закрыть задний борт кузова мотоблока, а сама приволокла от угла стены пару корзин с коровьими и овечьими костями. Взявшись одной рукой за край корзины, а другой за дно, она выпрямлялась и ставила их в кузов. Кости обгрызали не мы, их мы собирали среди отбросов. Оставайся у нас после еды столько костей, пусть даже сотая часть этого, стал бы я печалиться, и об отце даже не вспоминал бы, твёрдо занял бы позицию матери и вместе с ней рассуждал бы, какие они с Дикой Мулихой злодеи. Я не раз пытался расколоть вроде бы свежие бычьи берцовые кости, чтобы полакомиться костным мозгом, но куда там — продавцы костей давно уже сами всё подчистили. Загрузив кости в кузов, мать заставила меня помогать ей грузить металлолом. Это был и не бросовый металл вовсе, а детали машин в идеальном состоянии. Встречались и маховики от дизельных двигателей, и разъёмы от строительных лесов, и крышки от городских канализационных люков — всякого добра вдоволь. Однажды даже японский миномёт попался, его привезли на муле старик восьмидесяти с лишним лет вместе с семидесятилетней женой. Поначалу у нас опыта не было, но раз уж принимаешь утиль, надо его и продавать, разница в цене грошовая, но и это был заработок. Хотя мы быстро наловчились. Все поступавшие детали классифицировали и сбывали в городе самым разным компаниям: строительные детали — строительным компаниям, канализационные люки — водопроводной, детали механизмов — компаниям, которые занимались металлоизделиями и электротехникой. Не нашлось, правда, подходящей компании, куда можно было бы пристроить миномёт, и его, как драгоценность, на время оставили дома. Покупателя не нашлось, но и я был решительно против его продажи. Как и остальным мальчишкам, мне нравилось всё военное, и я был без ума от оружия. Безотцовщина, я и головы не мог поднять перед сверстниками, но с тех пор, как у нас появился миномёт, я уже больше не горбился и задирал нос перед теми, у кого отцы были. Помню, слышал, как двое парней, известных в деревне своими разнузданными выходками, втихаря рассуждали, что, мол, теперь Ло Сяотуна просто так задеть нельзя — у них там миномёт куплен, обидит кто, так он миномёт на дом обидчика наведёт, шарахнет — и нет дома. Услышав такое, я просто ног под собой не чуял от восторга. Мы продавали специализированным компаниям этот утиль, который и утилем-то не был, по ценам, гораздо более низким в сравнении с такими же оригинальными деталями, но они всё же были значительно дороже настоящего утиля, и в основном по этой причине мы смогли за пять лет покрыть крышу черепицей.

Погрузив металлолом, мать вытащила из пристройки драные картонные коробки, разложила их на земле и велела мне накачать воды из колодца. Этим я занимался не впервой и знал, что ранним утром рукоятка чугунного колодца ужасно холодная и можно замочить руки. Поэтому натянул негнущиеся рабочие рукавицы из свиной кожи. Эти рукавицы у нас появились, тоже когда мы стали утиль собирать. Того же происхождения и большинство вещей у нас в доме — от подушки с поролоновым наполнителем на кане до поварёшки в котле. На самом деле некоторые вещи не были в употреблении: мою шапку, подбитую цигейкой, никто не носил, хотя она настоящая армейская, с резким запахом камфоры и красной квадратной бирочкой производителя с датой выпуска «ноябрь 1968 года». Отец в то время ещё под себя ходил, мать тоже, а меня вообще не было. В больших рукавицах руки неуклюжие. На улице холодина, кожаная прокладка насоса замёрзла, с писком пропускает воздух почём зря, вода качается плохо. Мать сердито покрикивает:

— Быстрее давай, что копаешься? Говорят, у бедняков дети рано хозяевами становятся, но когда тебе десять лет и ты даже воды накачать не можешь, какой прок тебя кормить? Вот только поесть и горазд, всё ешь, ешь, ешь, если б хоть половину своих сил, которые тратишь на еду, обратил бы на работу, то стал бы ударником труда, ходил бы весь в алых шёлковых лентах и с красным цветком на груди…

От занудного пиления матери в душе всё аж кипит. «Пап, с тех пор, как ты ушёл, я ем всякую дрянь, как свинья или собака, одеваюсь, как нищий, работаю как вол, а она всё равно недовольна. Пап, ты, когда уходил, выражал надежду на вторую земельную реформу, я теперь на неё ещё больше тебя надеюсь, но что-то она задерживается, всё нет её и нет, а эти незаконно разбогатевшие всё больше распоясываются, совсем страх потеряли». После ухода отца мать прозвали «королевой утиля». Меня же хоть и знают, как её сына, на самом деле я — её раб. Когда пиление матери сменяется яростной руганью, я теряю самоуважение и веру в себя. Стаскиваю защищающие кожу рукавицы, хватаюсь голой рукой за ручку — р-раз! — и ладонь пристала. Стынь, стынь, ручка насоса, накрепко приставай к моей руке. Пусть всё будет как будет, как говорится, разбивай кувшин, он всё равно треснул, наплевать на всё, замёрзну насмерть, и не будет у неё сына, а не будет сына, то какой смысл во всех этих её черепичных крышах и грузовиках. Она ещё лелеет мечту в скором будущем просватать меня, уже знает, за кого, это светловолосая дочка Лао Ланя, старше меня на год. Детское имя у неё Тяньгуа — Сладкая Дыня, а взрослого ещё нет, выше меня на голову, вечно с насморком и круглый год с двумя жёлтыми соплями. Мать спит и видит, как бы выгодно породниться с семьёй Лао Ланя, у меня же руки чешутся разнести его дом из миномёта. Мечтай, мечтай, матушка! Сжимаю ручку насоса, кожа мгновенно пристаёт. Приставай, приставай, всё одно — это сначала рука её сына, а потом уж моя. Наваливаюсь на ручку, насос урчит, бьёт струя, от которой идёт пар, и с бульканьем льётся в ведро. Припадаю к воде и выпиваю пару глотков.