Сорок лет назад - [53]

С суши они были отрезаны окончательно, а собственного катера или хотя бы лодки дядюшка не имел. И, как видно, его ничуть не беспокоило отсутствие сообщения с внешним миром. Теперь, если бы Максим решил уехать, по крайней мере в ближайшую неделю это оказалось бы невозможным.

Ему пришлось постараться, чтобы дядюшка не заметил в нем никакой перемены. Если тот хотел, чтобы он стал актером, то он стал им уже дважды: во-первых, когда назвался Петром Шемейко, и во-вторых, когда понял, что его таковым здесь не считают. Впрочем, встречались они главным образом только за столом. Там можно было уткнуться в тарелку с самым деловым видом. Только внимание Чана иногда еще вызывало в нем тревогу. За его ровным отношением нет-нет, да мелькнет подозрительный огонек, и Максим начинал подумывать, не выдал ли он чем-то себя.

В один из этих дождливых дней после завтрака дядюшка неожиданно пригласил его пройти вместе с ним в библиотеку. Теряясь в догадках, Максим переступил порог комнаты, ставшей самой недоступной именно потому, что дядюшка из нее почти не выходил.

Торжественный вид дядюшки смутил его еще больше и одновременно успокоил насчет неприятностей.

— Петр, — сказал он, — если ты думаешь, что я забыл о твоем дне рождения, то ты ошибаешься. Прими мои поздравления вместе с наилучшими пожеланиями.

Затем он его обнял, а Максима чуть не хватил удар. День рождения! И чей — Петра Шемейко! Если бы не аккордеон, все еще, может быть, и сошло бы за чистую монету.

— А в доказательство, вот тебе мой подарок.

Дядюшка взял со стола трубочку длиной сантиметров тридцать. Только подержав ее в руках, Максим понял, что это была свирель. Дядюшка сам прокрутил ее в его ладонях таким образом, чтобы стала видна дарственная надпись.

«Дорогому Петру от любящего дядюшки».

Слово в слово! На этот раз Максиму действительно понадобилось все его самообладание. При этом он боялся посмотреть дядюшке в глаза, а тот решил, видимо, что он расчувствовался.

— Петр! — дядюшка привлек его к себе, бережно обнял, да еще похлопал по спине. Все по-настоящему. Уткнувшись носом в его плечо, Максим уловил знакомый запах одеколона. — Я так рад!

Наконец он выпустил его из объятий. Максим сделал вид, будто заинтересован подарком.

— Ну, что ты на это скажешь? — у самого дядюшки было очень довольное лицо.

Все так же не поднимая глаз, Максим с сомнением пожал плечами.

— Не знаю, дядюшка. Я никогда не пробовал играть на свирели.

— Ничего страшного. Я сам тебя научу. Кстати, я подумал, что мы это сможем использовать в твоем спектакле. Недавно мне пришла в голову одна замечательная мысль.

С Чаном они встретились на лестнице. Тот поднимался к дядюшке и, заметив в руке у него свирель, обо всем догадался.

— Сэр, примите также и мои поздравления. Мы все очень рады. Сегодняшний день особенный. Это праздник для всех нас.

Удивительные слова произносил Чан, в последнее время косившийся на него с недоверием. Он даже показал полный ряд испорченых зубов, что случалось нечасто.

— А я благодарен вам за заботу. Спасибо, Чан, — Максим не помнил, говорил ли он это когда-нибудь искренне.

— Что вы. Это моя обязанность. Надеюсь, вы пока не собираетесь от нас уезжать?

По крайней мере, пока дорога размыта, он был в этом уверен, подумал Максим.

* * *

У дядюшки был еще относительно бодрый вид, и он допоздна засиживался в библиотеке, куда Чан строго по часам носил ему пилюли на блюдечке. Но не прошло и недели после визита доктора Мак-Раста, как приступ повторился.

Максим услышал сверху какую-то необычную возню и решил проверить, не случилось ли что. Заглянув в дядюшкину спальню, он увидел его самого лежащего на кровати с закатившимися глазами, и Чана, который стоял у приподнятого изголовья, придерживая кислородную маску. При звуке шагов дядюшка направил глаза, смотревшие вполне осмысленно, нетерпеливым жестом приказал Чану убрать маску, и, когда тот оторвал ее на несколько секунд, что-то неразборчиво прошепелявил. Потом стал задыхаться, и тот снова приложил маску. Некоторое время спустя Чан сам отвел ее в сторону, осторожно спросив:

— Ну как, вам уже легче, сэр?

Дядюшка мог дышать, но старался говорить очень тихо, чтобы не слышно было, как он шепелявит. Издали Максиму не удалось разобрать ни одного слова. Только Чан угадал его желание.

— Извините, сэр, — сказал он, обратившись к Максиму, — но я вынужден буду вас побеспокоить. Там, в библиотеке, осталась лежать вставная челюсть вашего дядюшки. Мне пришлось вынуть ее, когда он упал, чтобы она не попала ему в горло. Она лежит прямо на столе. Не окажете ли такую любезность, принести ее сюда?

Войдя в библиотеку, Максим сразу же обратил внимание, что стул отодвинут неестественно далеко от стола, что стакан, правда, не разбившись, все же валяется на полу, по которому разлита вода, и что зубной протез действительно лежит на столе, поверх нескольких исписанных листиков бумаги. Завернув его в чистый лист, он уже собирался вернуться в спальню, как заметил в одном из ящиков письменного стола торчащую из него связку ключей.

Несмотря на то, что за стеной лежал задыхающийся дядюшка, сердце его радостно и тревожно забилось. Тревожно опять-таки не из-за дядюшки, а потому, что он почувствовал себя находящимся на пороге какого-то значительного открытия. Все складывалось на редкость удачно. Он давно ждал благоприятного момента. Теперь ни в коем случае нельзя его упустить.