Сорок дней, сорок ночей - [26]

— Доктор, вставайте, доктор! — кто-то тянет меня за сапог. Вставать неохота. Тело болит, будто побитое. Еще бы поспать. Опять теребят.

— Сейчас, — ворчу я и приподнимаюсь. Рядом похрапывает Колька — он пришел с передовой перед рассветом. Я так и не мог проснуться, хотя смутно понимал, что Колька укладывается возле меня. Он скрутился бубликом, весь в грязи. Подальше от него шумно, с присвистом храпит Давиденков, в глубине, в темноте, Пермяков скрипит зубами.

Дронов в сарае возится у догорающего костра, дымок обволакивает большой черный котел.

— Чаю похлебайте, — предлагает Дронов.

— А чего-нибудь посущественнее нет?

— Пайка колбасы… Сухари.

Наскоро съедаю колбасу, выпиваю кружку солоновато-горького кипятка и выхожу во двор. Навстречу бежит Чувела.

— Я уже была у Нефедова — дал «добрó». Связисты вытряхиваются из водохранилища.

— Значит, перебираться.

Раненых оставляем в клубном подвале — он все-таки крепкий. Подходим к водохранилищу. Савелий отбивается от связистов. Длинношеий в мичманке цедит сквозь зубы:

— На готовенькое, значит. Для вас делали? Салаги! — и сплевывает.

— Слушай, друг, может, сам к нам придешь за помощью… Мы тебя без очереди примем, — говорит аптекарь.

— Заткнись, — свирепо цыкает на него другой связист, — век бы вас не видать…

Они перетаскивают рацию и причиндалы к ней. Связистов было восемь человек. Двое из них с запасной рацией пока останутся здесь, остальные идут к сопке, ближе к КП полка.

Водохранилище вместительное и сухое — бетонированная цистерна. Местные жители использовали его для сбора питьевой воды. Савелий вымеривает пол.

— Семнадцать шагов в длину. Шесть — ширина… Подходяще. Высота тоже (подпрыгивает) — рукой не достать.

Связисты перегородили водохранилище досками — в одной части, меньшей, стояла рация, в другой — нары, столики. Роскошно жили.

В меньшем отсеке решаем сделать аптечный склад, там же будут жить Копылова, Ксеня, Мостовой и Петро. Большой отсек — в глубине операционная, а при входе перевязочная. Люк в потолке закладываем, оставляя только щель для вентиляции. Перетаскиваем и устанавливаем наше нехитрое имущество. Через два часа готовы к приему раненых.

На левом фланге наши и сегодня продолжают наступление. Немцы яро сопротивляются, контратакуют. Опять расхрабрились — под Керчью притихло, гул орудий чуть слышен. Но мы не верим, что там все поломалось. По солдатскому телефону слухи добрые. Одни говорят: наши вроде перегруппировывают силы. Другие: к нам прорвались оттуда два танка. Значит, жди еще. Третьи уверяют, что к поселку пробились на лодке партизаны — разведчики из Старо-Карантинских каменоломен.

Занимаемся ранеными, которых принесли под утро. В операционной темновато. Работать можно только при свете фонаря и коптилок. Желтые лица, рдяные простыни. Глухо позвякивают инструменты. Уверенная команда Копыловой: «Следующий!» Еще раз убеждаюсь, что Копылова очень выносливая. По-мужски крепкие руки. И нервы. Недаром сам Батя дал ей на Малой рекомендацию в партию — об этом мне сказала Ксеня.

Крики раненых оглушают — эхо отдается, как в колодце. На исходе эфир и перевязочный материал.

— А как дальше? — спрашивает Рая.

— Экономить, — отвечает Копылова.

Что значит экономить? Мы делим один флакон эфира, в котором двести пятьдесят кубиков, на пять-шесть человек. Если не прибудут катера или с самолетов не сбросят — не знаю, как будем жить.

В перерыве, часа в два, к нам заглядывает Колька.

— Ну, что, бюрократ, все цацки свои переписываешь? — поддразнивает он аптекаря.

— Noli me tangere — не тронь меня, я ассистирую.

Савелий сегодня помогает нам вести операционный журнал.

Дронов принес обед — жиденький суп из горохового концентрата.

— И дисерта есть, — он раскрывает чугунок. Там печеные бураки.

— Ты знаешь, какой номер отколол наш «академик»? — спрашивает Колька.

— Какой?

— Блиндаж себе строит…

— На кой черт?

— А вот на кой… После вчерашней бомбежки — мандраж… Ребята всю ночь раненых таскали, не отдохнули как следует, а он их заставил рыть… Вон, полюбуйся.

Выходим в траншею. Верно, на огороде, среди бурьяна, метрах в ста от водохранилища горбится почти готовый блиндаж. Давиденков и Плотников накатывают бревна.

— Вот и ответ Чувеле на вчерашнее разногласие, — кисло усмехаюсь я.

— Для раненых, значит, не нужно укрытий… А для себя? Мы еще вчера поддержали его. С этой минуты он для меня — ноль. Трус несчастный… — Колька сплевывает и закуривает. Погодя говорит мрачновато: — Теперь нам придется зарываться в землю по-настоящему, под Керчью заело серьезно. Фронт не прорвали. Я Ганжу из штаба видел…

— А разговоры о наших танках, партизанах?

— Звон… Танков не было. А партизан немцы перехватили. Вот так… Начинается осада.

ГЛАВА IX

Колька не выдумывал. На другой день, хотя море было бурное и тучи метались над самой водой, слева из-за скального выступа показались немецкие самоходные баржи. Вблизи мы не видели их ни разу. Баржи шли со стороны Камыш-Буруна. Темно-шаровые, под цвет свинцово-серых волн, они сидели низко в воде, вытянув длинные, похожие на сигары тела. Раздвоенные, как пасть, носы зловеще приподнимались над гребнями. «Ду-ду-ду» — гудели мощные дизели. Четыре баржи быстрым ходом, оставляя позади вспененные борозды, на виду направлялись к Тобечикскому мысу. Мы в это время вышли на обход.