Сорок дней, сорок ночей - [25]

Оперируем с Копыловой в резиновых перчатках, не снимая их: сполоснем руки в тазу в растворе нашатырного спирта — и дальше.

Рая дает наркоз. Эфира мало, прибегаем часто к местному обезболиванию — «замораживаем» раны хлорэтилом. Раненые люто матерятся. Петре с трудом, напрягаясь до хруста костей, удерживает бедняг на столе.

— Потерпи, дорогой, ну потерпи, — уговаривает Рая то одного, то другого, вытирая салфеткой мокрые лбы.

Нам крепко помогает Ксеня. Она опытная операционная сестра.

Осложнение. Застряли с Копыловой — перебита плечевая артерия, никак не можем перевязать ее. Наверное, устали — три часа у стола без передышки. И свет фонарный плох — тени от рук, скальпеля, колеблясь, загораживают рану.

— А выше? В проекции попробовать разрез, — подсказывает Ксеня. И подает мне желобчатый зонд. Копылова делает взмах скальпелем дальше от раны, в пределах здоровой ткани. Я отодвигаю зондом край двуглавой мышцы. Ищем артерию. Ага, вот где ты, голубушка! Подвожу лигатуру. Все в порядке. Зря нервничали.

Часов в семь приносят сержанта, раненного в грудь. Задыхается. Лицо — сплошной синяк. Кашляет кровью.

Давиденков говорит:

— Из отряда Чайки.

Раненый слова сказать не может. От недостачи кислорода глаза лезут на лоб. Слышно, как булькает кровь в ране.

— Открытый пневмоторакс, — бросает Копылова.

Иссекаем края раны, зашиваем плевру, приближая ребра друг к другу. Рая вводит атропин. Раненый воскресает. Уже ворочает языком.

— Живьем хотели нас взять… Трех хлопцев потеряли… Чайка вывел…

— Чайка сам цел?

— Пуля его не берет.

Начали обрабатывать рану на голени — гул, рев врывается в операционную. Кто-то орет истошно:

— Воздух, воздух!

Бросаюсь к окну — немецкие самолеты. Жуткий ров словно раздувает помещение. Показываю жестами Копыловой и Ксене, чтобы спускались в подвал, но они не трогаются. Ксеня невозмутимо держит руки перед собой, пытаясь сохранить стерильность. Копылова прикрывает рану салфеткой. Раненый клацает челюстью. Опять задыхается. Порывается встать. Петро, наваливаясь, удерживает его.

— Рая, марш в подвал, успокой раненых, — кричу ей на ухо.

Вой нарастает. Наверное, пикируют. Взрыв. Дом трясет, кажется, расходятся стены. Куски штукатурки, дранки сыплются на операционный стол. «Звяк, звяк» — в эмалированный таз, рикошетя, упал осколок. Внезапная тишина, и снова рев над головой и — «дррр! та-та-та…».

По крыше застучало, затарахтело дробно. В проеме окна метнулась тень остроклювого «мессера»… Сволочь, бьет из пулемета.

Из подвала слышатся крики. Бежим. Одного убило и двоих ранило — осколки залетели в крохотное окошечко, чуть выглядывавшее над землей.

Приводим в порядок операционную и продолжаем оперировать.

Снова налет — возле входа торчит бомба, не разорвалась.

Чувела считает, что операционную отсюда нужно переводить, предлагает водохранилище, где был КП Нефедова.

Моряки приносят на плащ-палатке лейтенанта. Раздели — ахнули: нет живого места — ноги, руки, голова, бок истерзаны осколками. Лицо обгорело. Удивительно, раны не свежие. Сам он весь в грязи, в крови, мокрый, вымученный.

Остановили кровотечение, почистили раны. Не нравятся ноги: раздроблены кости. Раненый почти в шоковом состоянии.

— Рая, возьми одну ампулу кровозаменителя из НЗ, — говорит Копылова и вздыхает.

Наше НЗ — всего десять ампул с кровозаменяющей жидкостью Тарковского.

Моряки не уходят, ожидая конца операции. Когда лейтенанта выносят (он еще спит под наркозом), угловатый старшина с золотым зубом, переминаясь, спрашивает:

— Лейтенант наш жить будет?

— Состояние тяжелое. Крови много потерял… Двадцать шесть ран… Почему поздно принесли, ведь ранен он не сегодня?

— Так он трое суток пролежал на нейтралке… Подобрали, когда третью сопку отбили. Думали, не живой, — глухо, словно в кулак, говорит старшина. — Трупы навкруг… А он как застонет: «Пить…», а сам лежал-то у ямы с водой… Мы к лейтенанту, а там мин понатыкано, как картошки. Так мы привязали крючок на веревке, зацепили за одежу и потащили. Вот тогда и раны, видать, растревожили.

— Как же лейтенант попал туда? — допытывается Петро.

— Это еще в ночь, когда высаживались. Ему Героя нужно дать.

Противотанковая рота Щитова — пятьдесят моряков — одной из первых высадилась в поселок и попала на минное поле. Лейтенант сразу подорвался. Остальные залегли. Немцы немилосердно палили из орудий, минометов.

Когда Щитов очнулся и огляделся вокруг, понял: оставаться на месте — значит всем погибнуть. Нужно поднять людей, во что бы то ни стало поднять!

— Ко мне! — закричал он.

Два бойца и этот угловатый старшина бросились к командиру. Он приказал положить себя на плащ-палатку и нести вперед.

— За мной, кто знает Щитова, за мной!

Рота рванулась в атаку.

— Пробились на высотку, а там перемешались свои, чужие, — рассказывает старшина. — Врукопашную: ножами, лопатками. Лейтенанта мы в сторонке, óбок блиндажа положили. А потом немец танки бросил и как шуганул нас с сопки, в такой каше не успели лейтенанта забрать.

…До глубокой ночи работаем. Гимнастерки, халаты мокрые. Устали смертельно, больше пятидесяти раненых прооперировали. Выхожу на воздух. Ветер с моря обдает влагой. Свистит. Опять шторм.