Сорочья усадьба - [31]

Я всегда знала, что неспроста уродилась маленькой, худенькой и стройной, это потому, чтобы можно было надевать старинные платья. Многим моим подругам повыше ростом приходилось исхитряться, шить самим наряды в старинном стиле, а вот я всегда могла носить подлинные вещи. На самом дне чемодана лежало шелковое платье. Я достала его — господи, настоящая парча — и приложила к плечам, прикидывая, как на мне будет сидеть это чудо с тончайшей талией. А что, кажется, вполне, подумала я. Изгибаясь всем телом, я кое-как влезла в него. Тесновато, но мне это было к лицу. Приподняв подол, я спустилась в свою комнату, где изнутри в дверце платяного шкафа было встроено зеркало в полный рост.

Без сомнения, это то самое платье, которое я видела на картине. Должно быть, Дора была одного роста со мной, но на этом наше сходство заканчивалось. Мои коротко стриженные, всклокоченные волосы намного темнее, а на руках дрожали яркие наколки — цветы, сорока, подкова, русалка, надпись курсивом. Вырез достаточно большой, чтобы демонстрировать птичек на груди, несущих в клювиках ленточку. Я надела перчатки. Они оказались не столь длинны, как на картине, но все равно выше локтя. Вспомнила, что в ящике бабушкиного туалетного столика видела веер. Я сбегала за ним и снова вернулась к зеркалу. Приняла позу Доры на портрете, внимательно разглядывая, что получилось. Веер закрывал птичек на груди, а если перчатки надеть подлинней, они закрыли бы и единственные видные теперь наколки на предплечьях. Пиши с меня портрет хоть сейчас, никто и не догадается об этих знаках у меня на теле.

Долго стояла я перед зеркалом, разглядывая себя и воображая себя Дорой. В комнате было довольно холодно, я вся покрылась гусиной кожей и дрожала. Я представила, как сквозь меня проходит призрак Доры; странное, должно быть, чувство, быть призраком и обитать в доме, который должен был бы наполниться ее потомками, но, увы, всегда оставаться первой женой, которой так и не удалось нарожать детей… быть убитой или, в лучшем случае, утонувшей в реке.

Я думала о женщинах, живших здесь до меня, умерших здесь, в Сорочьей усадьбе. Все же я правильно сделала, что приехала сюда; в конце концов, смогу поработать над диссертацией: в качестве персонажей дом предоставит мне своих призраков, а свои помещения — в качестве места действия, и если не это даст мне толчок вдохновения, поможет разобрать и понять любимые мной великие романы девятнадцатого века, тогда что же?

В комнате становилось все темней, дождь лил не переставая, словно пальцы сказочного великана барабанили по крыше. Я бы не услышала, как к дому подъехала машина, если б не обратила внимание на звуки разбрызгивающих лужи шин.

Спускаясь по широкой лестнице вниз в платье Доры, я вообразила себя Ребеккой, новоиспеченной миссис де Винтер, когда она появляется на приеме, нарядившись, как на старом портрете, и не подозревая, что это портрет первой жены ее мужа. Я представила, как ко мне устремляются глаза присутствующих, представила потрясение и смущение на лице Максима. И миссис Данверс, домоправительница, стоит у двери, ведущей в западное крыло, и, глядя на меня, презрительно усмехается.[33]

Это был Хью. Когда я открыла парадную дверь, он уже вышел из машины и, накрыв голову от дождя газетой, разглядывал дом.

— Девочка моя! — закричал он сквозь струи дождя. — Что ты здесь делаешь?

— Занимаюсь своим делом и не сую нос в чужие. А что ты здесь делаешь?

Я застряла в дверях, наполовину спрятавшись за ней, не давая ему понять, чтобы он проваливал, но и не выходя, чтобы поприветствовать его. Интересно, для кого он так вырядился, уж не для меня ли? Черный костюм и белая рубашка, галстук, ни дать ни взять владелец похоронного бюро. На плечах костюма быстро расплывались темные пятна.

— Я к тебе прямо с похорон.

Прошла секунда, во время которой я пережила одновременно и страх, и, к своему стыду, надежду.

— Чьи?

— Старого товарища. Ты его не знаешь. Это было давно.

Он отошел от заляпанной грязью машины японской марки и поднялся на первую ступеньку крыльца. Пятна грязи покрывали и его еще недавно начищенные до блеска ботинки.

— Может, пригласишь войти? Тут как-то немного мокровато.

— Так зачем ты здесь, а, Хью?

Он взошел на крыльцо, где не капало, поправил сбившийся галстук и шмыгнул носом.

— Ты так неожиданно уехала. Надо поговорить.

— Я работаю.

Он улыбнулся какой-то неожиданно подловатой улыбкой.

— Ну, да, вижу. В маскарадном костюме.

Я вздохнула.

— Черт с тобой, заходи.

Я вошла в дом, оставив для него открытой дверь. Подол платья волочился по полу, путаясь под ногами. Я направилась на кухню, подошла к столу и вылила себе в бокал остатки вчерашнего вина. Хью вошел следом, уверенно, будто он и выше ростом, и привлекательней, чем на самом деле, и уставился на меня с такой тревожной влюбленностью на лице, что на глаза у меня навернулись слезы. Я повернулась к нему спиной и сделала вид, что закручиваю пробку на бутылке.

Он подошел вплотную и положил руки мне на плечи.

— Ну, в чем дело? — прошептал он.

Не поворачиваясь и глядя в окно, за которым бушевала непогода, я покачала головой. Вдали показался брызгающий по лужам квадроцикл. Господи, подумала я, не хватало только, чтобы еще и Сэм заявился.