Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др. - [35]

Этот Пузатый Пацюк был, точно, когда-то запорожцем, но выгнали его, или он сам убежал из Запорожья, этого никто не знал. Давно уже, лет пятнадцать, а может быть и [лет десять или] двадцать, как он жил в Диканьке. Сначала он жил, как настоящий запорожец: ничего не работал; спал три четверти дня; ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом по ведру; впрочем, было где и поместиться, потому что Пацюк, несмотря на то, что был небольшого росту, в ширину был довольно увесист [Вместо «впрочем ~ увесист»: а. впрочем, это [не уди<вительно>] нимало не удивительно, потому что Пацюк был мало чем толще сорокаведерной бочки б. впрочем ~ был только немного толще сорокаведерной бочки] Притом же шаровары, которые носил он, были так широки, что какой бы большой ни сделал он шаг, ног было совершенно незаметно [неприметно] и, казалось, винокуренная кадь двигалась по улице. Может быть, это самое подало повод назвать его [Вместо «подало ~ его»: было причиною, что его прозвали] Пузатым [См. относящуюся сюда вставку в «Приписке № 1».] В последнее время его редко видали где-нибудь [на улице] Причиною этому была, может быть, лень, а может быть и то, что пролезать сквозь двери делалось для него с каждым годом труднее. Тогда миряне должны были отправляться к нему сами, если имели нужду.

Кузнец не без робости отворил дверь и увидел Пацюка, сидящего [сидевшего] на полу, по-турецки, перед небольшою кадушкою, на которой стояла миска с галушками [с варениками] Эта миска стояла, как нарочно [как раз] наравне с его ртом. Не подвигаясь [Не двинувши] ни одним пальцем, он наклонил слегка голову к миске и хлебал жижу [юшку] схватывая [Далее начато: зубами] по временам зубами галушки. «Ну, этот», подумал про себя Вакула: «еще ленивее Чуба: тот, по крайней мере, ест ложкою, а этот и руки не хочет поднять». Пацюк, видно, крепко был занят галушками, потому что, казалось, совсем не заметил прихода кузнеца, который, ступивши [едва ступивши] на порог, отвесил ему пренизкий поклон.

«Я к [у] твоей милости пришел, Пацюк!» сказал Вакула, отвешивая снова поклон.

Толстый Пацюк поднял немного голову, взглянул и снова начал хлебать галушки.

«Ты, говорят, не во гнев будь сказано…» сказал, собираясь с духом, кузнец: «я веду об этом речь не для <того>, чтобы тебе нанесть какую обиду, — приходишься с родни [немного с родни] чорту».

Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумал, что выразился всё еще напрямик и мало смягчил крепкие слова, и ожидая, что Пацюк, схвативши кадушку вместе с мискою, пошлет ему прямо в голову, отсторонился немного и закрылся рукавом, чтобы горячая жижа с галушек не обрызгала ему лица.

Но Пацюк взглянул и снова начал хлебать галушки.

Ободренный кузнец решился продолжать: «К тебе пришел, Пацюк. Дай боже тебе всего, добра всякого в довольстве, хлеба в [Далее было: порядочной] пропорции» [Вместо «всего ~ в пропорций»: всякого довольствия] (Кузнец иногда умел ввернуть модное слово: в том он понаторел в бытность еще в Полтаве [Вместо «в ~ Полтаве»: когда был в Полтаве] когда размалевывал сотнику досчатый забор.) «Пропадать приходится мне, грешному! Ничто [Никто] не поможет мне на свете. Что будет, то будет. Пришел просить помощи у самого чорта. Что ж, Пацюк?» произнес кузнец, видя всё то же молчание [молчание Пацюка]: «Как мне быть?»

«Когда нужно [нужда] чорта, то и ступай к чорту!» отвечал Пацюк, не подымая на него глаз и продолжая хлебать галушки.

«Для того-то я и пришел к тебе», отвечал кузнец, отвешивая поклон: «кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги».

Пацюк ни слова и выхлебывал остальные галушки.

«Сделай милость, человек добрый, не откажи!» наступал кузнец. «Свинины ли, колбас, муки гречневой, [Далее начато: полотен<ца>] ну, полотенца, пшена или иного прочего, в случае потребности… Как обыкновенно меж добрыми людьми водится… Не поскупимся. Расскажи, хоть [Далее начато: прим<ерно>] как, примерно сказать, попасть на дорогу к нему?»

«Тому не нужно далеко ходить, у кого чорт за плечами», произнес равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения.

Вакула уставил в него глаза, как будто бы на лбу его написано было изъяснение этих слов. «Что он говорит?» безмолвно спрашивала его мина, а полуотверстый рот готовился проглотить, как галушку, первое слово. Но Пацюк молчал. Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки не стояло перед ним; [Далее начато: в деревянной миске вареники] но вместо того на полу стояли две деревянные миски: [Далее начато: в] одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим», говорил он сам себе: «как будет есть Пацюк вареники. Наклоняться он, верно, не захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя: нужно вареник сперва обмокнуть в сметану». Только что это успел подумать он, Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнулся [шлепнул] в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова. На себя только принимал Пацюк труд жевать и проглатывать. «Вишь, какое диво!» подумал кузнец, разинув от удивления рот, и тот же час заметил, что вареник лезет и к нему в рот и вымазал губы сметаною. Оттолкнувши вареник и вытерши губы, кузнец стал размышлять о том, какие чудеса бывают на свете и до каких мудростей доводит человека нечистая сила, замечая [присовокуп<ив>] при том, что один только Пацюк может помочь ему.