Сопка голубого сна - [135]

— Ты прекрасно знаешь, что я не молюсь.

— Ничего. Остаются рождественские песни, которые тебя так растрогали, что ты заплакал. Остается польская речь, которую ты рискуешь забыть при русской жене... И вот я решила перейти в католическую веру. Ты же знаешь, что для меня это несущественно. Католичество, как и православие — всего лишь туманная догадка о существовании Всевышнего.

— Не делай этого, Вера! Твоя родня проклянет тебя!

— Милый, из близкой, настоящей родни у меня одна бабушка. Неужели она меня осудит, когда я напишу ей: «Дорогая бабушка, раз ты могла ради любви из Терезы стать Верой, то и я могу по этой же причине из Веры стать Терезой»?

— И что же ты сделала?

— Оставила малыша с Любой и поехала за ксендзом Леонардом, чтобы он окрестил ребенка и совершил обряд моего перехода в католичество. Он очень смутился и отказал, епископ запретил ему заниматься этим, но к нему должен приехать в гости ксендз из Иркутска, и тогда мы все сделаем... Я вернулась в Старые Чумы, упросила Любу кормить грудью нашего малыша вместе со своим и это время, с полгода примерно, пожить у нас. И она, и ее муж Яков согласились. Как-никак, они у меня в долгу за землю.

Ее огромные глаза на осунувшемся лице смотрели на меня с тоской и тревогой.

— Ты рад, что у нас будет ребенок?

Этот же вопрос она когда-то задала мужу, и тот велел ей согнать плод... Господи, она столько делает для моего счастья и еще спрашивает!

Волнение и благодарность сдавили мне горло, я рухнул перед ней на колени:

— Родная моя Верочка, Терезочка, помолись за меня, чтобы я был хорошим отцом нашему ребенку!»

В первое воскресенье ноября они пошли к бурятам на новоселье. Дома остались Люба с детьми, Мираша, чтобы ей не было страшно, и собаки — Живчик, Лайка и Лайкин щенок. С собой они взяли только Брыську.

За несколько дней до этого Бронислав с Цаганом и Дандором вернулись из поездки: по первому снегу на десяти нартах они ездили в Удинское. Закупили продукты на зиму и все, что нужно, для ребенка. Бронислав позаботился и о подарках на новоселье, так что они теперь все трое — Вера, Бронислав и Павел — шли со свертками в руках.

Дорогой Павел рассказывал о строительстве, в котором он участвовал, сначала давал указания и иногда помогал, а потом, с середины августа, в течение шести недель работал вместе с бурятами от зари до зари. По его словам, те хотели в новой форме сохранить старую жизнь. Поскольку они испокон веку жили в круглых войлочных юртах с отверстием с южной стороны, то теперь, ставя русские срубы, настаивали на том, чтобы избы были круглые, с дверью на юг, а старик требовал еще, чтобы слева от двери сделать узкое длинное окошко, потому что по древнему обычаю в юрте был в этом месте разрез и через него подавали охотничьи трофеи, которые будто бы сами пришли. Бронислав знал об этом и даже пристрелил третьеводни соболя, чтобы просунуть его в окошко на счастье.

Еще издали они увидели на крутом берегу как бы две большущие копны сена. Это и были избы бурят, срубленные, как оказалось, восьмистенками, в круг. Высокие крыши со срезанными верхушками были покрыты гонтом.

Хозяева в праздничных одеждах вышли им навстречу.

Бронислав со словами «айлшан ерэбэ» — гость пришел — сунул соболя в окошко. Старик стал благодарить и приглашать внутрь.

У порога они остановились, с любопытством озираясь кругом. Большой, почти правильный круг из восьми лиственничных стен, утепленных мхом, воткнутым меж бревен, делился на две части: одну (примерно четверть площади) черную, без пола, и вторую (три четверти) белую, с дощатым полом, поднятым немного над землей. Из-под пола высовывались головки новорожденных ягнят и телят, которых здесь содержали в зимнее время. Они прошли по ступенькам на чистую сторону, где стояла печка с плитой и конфорками. От печки шли железные трубы, кончики которых были выведены наружу через крышу и замурованы — по ним выходил дым. А повернувшись к двери, гости увидели над ней широкую полку, на которой лежал снег, он таял и стекал по деревянному желобу в ведро — такой водопровод соорудили себе буряты.

Они ступили на стеганый войлок и уселись на «олбоках», цветных матрасиках, сложенных высокой стопкой один на другом. Старик Хонгодор, Цаган и Дандор сели напротив, а весь их род, сыновья, дети и жены, стояли сзади, где пришлось.

Все были нарядны, в новых халатах, ботинках, безрукавках. На обеих половинах, левой — мужской и правой — женской, царили чистота и порядок. Справа стояли новый буфет для кухонной посуды и низкая кровать с круглыми и четырехугольными подушками, отделанными оборками и разноцветными лентами... Во всем был заметен достаток, чувствовалось праздничное настроение.

— Я принес вам, дорогие соседи, лампу на новоселье, чтобы в этом доме было светло, — сказал Бронислав, разворачивая свой подарок.

Он зажег белый колпачок — что-то зашумело, заискрилось, и вдруг все помещение озарилось ярким белым светом.

— Последнее чудо техники: колпачная керосиновая лампа! В кооперативный магазин как раз к моему приезду привезли их дюжину, и я сразу купил три — две себе и одну вам.

Лампа подвешивалась на цепочке к потолку. Когда надо было зажечь, гирька, прикрепленная к цепочке, поднималась, а лампа опускалась. Но поскольку в потолке пока не было крюка, Бронислав поставил лампу на буфет.