Соня, уйди! Софья Толстая: взгляд мужчины и женщины. Роман-диалог - [85]

И ваши мысли о суицидальных наклонностях Софьи Андреевны мне кажутся справедливыми, хотя… Кто это может проверить? Это было очень жестокое испытание для Толстого. Ведь если бы она действительно покончила с собой, то, кроме горя (для него это было бы горе), он всю оставшуюся жизнь испытывал бы страшное чувство вины за ее смерть. И если это была манипуляция, то жестокая манипуляция. Она простительна ввиду того душевного состояния, в котором находилась Софья Андреевна, но представьте себе состояние мужа, когда его жена постоянно угрожает покончить с собой, если он не будет ей целиком принадлежать, а это уже невозможно!

Но ведь и он хорош! Начиная с 1871 года он несколько раз угрожал ей уходом и разводом. 1884, 1885, 1895, 1897… И наконец, 1910 год, когда он совершил то, что задумал давно и чем ей постоянно угрожал. И ей это было не менее страшно, чем ему ее угрозы покончить с собой.

«О, как убийственно мы любим, / Как в буйной слепоте страстей / Мы то всего вернее губим, / Что сердцу нашему милей!» Это строки любимого поэта Толстого — Федора Тютчева. Они точно характеризуют эту драму. Любили друг друга и мучили друг друга. Жалели друг друга и находили самые беспощадные способы устроить друг другу душевную казнь.

Как ни странно, но появление в их жизни Черткова на время, может быть, как раз спасало его от «ухода». Появился человек, который, как он писал ему, был «одноцентренен» с ним, то есть духовно они мыслили очень близко. И в идеале мирное сосуществование жены и духовного друга было бы, наверное, возможно, если бы не прямолинейность Софьи Андреевны и не какое-то тупое и одновременно иезуитское поведение Черткова как «разлучника».

И смотрите, что получилось в итоге. Все равно после смерти Толстого его литературным наследством распоряжался Чертков вместе с Сашей, пока та не эмигрировала в 1928 году. С 1928 года по 1936-й главным «духовным душеприказчиком» Толстого был Чертков. Зато Софья Андреевна создала музей в Ясной Поляне и была до своей смерти в 1919 году его фактическим директором и экскурсоводом. Почему бы ей еще при жизни Толстого не договориться с Чертковым о таком распределении ролей? Но никто ведь не знал, что произойдет революция, все имущество Толстых будет национализировано, а зарабатывать на издании сочинений Толстого будут государственные издательства. И что именно большевики, а не Николай II, выпустят декрет о создании в Ясной Поляне музея-усадьбы. Я думаю, что если бы Чертков и Софья Андреевна могли каким-то чудом заглянуть в будущее, многое в их конфликте показалось бы им бессмысленным.

Но знаете, что я думаю? Толстой предвидел это будущее. Он не говорил об этом, но он его видел. И поэтому, лишая жену и детей прав на свое литературное наследие, он поступал жестоко, но правильно. Сама же Софья Андреевна напишет в Дневнике после его смерти:

Тысячу раз прав Лев Николаевич, что обогатил мужиков, а не сыновей. Всё равно ушло бы всё на карты и кутежи. И противно, и грустно, и жалко!

Чертков до последнего вздоха Толстого боялся, что он откажется от завещания или перепишет его, потому что его принудят к этому жена, его жалость к ней. А Софья Андреевна была страшно оскорблена этим завещанием и снова пыталась покончить с собой.

Но об этом следующий разговор.

Глава девятая Одна против всех

Главная причина — страх

К.Б./ Мы с вами говорили о детстве Софьи Андреевны, о Кремле и девичьих радостях, говорили о начале любви к Толстому и первых годах в Ясной Поляне, мы реконструировали годы материнских забот нашей героини, обсуждали ее интересы и творчество, ее увлечение другим мужчиной и попытки понять, вглядеться в своего мужа во время «духовного переворота». И везде, несмотря на всю сложность натуры Софьи Андреевны и ее мужа, в наших диалогах присутствовало какое-то позитивное начало. Но как только начинаешь разговор о последних годах совместной жизни Толстых, особенно о 1910 годе, сложно найти хоть один светлый момент, за который можно зацепиться, чтобы вернуть этот настрой.

Скажу со всей искренностью, мне очень жаль и больно за каждый день того года и внутренне все время хочется вмешаться, расставить фигуры к началу партии, облить всех холодной водой и громко-громко закричать: «Стоп!» Посадить всех обитателей Ясной Поляны и героев драмы за один стол и каждому объяснить мотивы его поступков. Потому что именно этого не хватало каждому — понимания себя. Раньше, особенно после просмотра фильма Сергея Герасимова «Лев Толстой», мне казалось, что Лев Николаевич ведет себя как капризный ребенок. Он только хочет казаться неприхотливым и всепрощающим, а на самом деле по-барски позволяет себя любить и заботиться о себе, умышленно закручивая сложный сюжет взаимоотношений между близкими людьми. Но почему-то именно благодаря Дневнику Софьи Андреевны за 1910 год, который она вела каждый день, я поняла, что Толстой был в тот период самым взрослым и уравновешенным человеком. Такой парадокс. Чем больше Софья Андреевна пытается разоблачить своего мужа, давая отрывки разговоров, рисуя какие-то ситуации, настроения Льва Николаевича, тем рельефнее выступает уставший, настроенный на внутреннюю работу, осознающий свою ценность и в то же время свободу своей личности человек.