Соня, уйди! Софья Толстая: взгляд мужчины и женщины. Роман-диалог - [53]

Представить себе Софью Андреевну, вставшую с утра и заявившую мужу, что отныне она не собирается заниматься детьми, домашним хозяйством, а поедет за границу обучаться вокалу (как, например, поступила княгиня Мария Тенишева), — это ведь невозможно!

Но что делает она, когда ее муж Лев Толстой «залез» на женскую территорию в «Крейцеровой сонате» и решил поговорить за женщину, как она воспитывается, чего хочет, как себя ведет и почему?

Вот тогда она пошла в прямую атаку (даже если это выглядело как лаянье Моськи на слона) — она написала свою повесть «Чья вина?», в которой попыталась высказаться от лица всех женщин.

Это не поступок задавленной домохозяйки, а поступок самостоятельной женщины.

Веришь, не веришь

П.Б./ Мы сейчас с вами не решим вопроса о феминизме. Но вот очень важный вопрос. Насколько религиозной была Софья Андреевна? И насколько «церковной»? И здесь мы опять имеем дело с расхожим мифом. Дескать, это Лев Николаевич «чудесил» по части религии: Церковь вот отвергал, за что и был с позором «отлучен», чуть ли не своего Бога придумал. А вот Софья Андреевна была традиционно религиозной женщиной, уважающей Церковь, и поэтому взглядов своего мужа не принимала.

Но не все так просто, как многим кажется. Софья Андреевна была очень просвещенной женщиной, в совершенстве владела двумя иностранными языками, сдала экзамены на звание учительницы, читала много светской литературы, в том числе и зарубежной. А просвещенные люди XIX века не были до такой степени духовно, а главное умственно погружены во все эти церковные обряды. Они воспринимали их как необходимость. Чтобы заключить брак — нужно венчаться. Чтобы узаконить детей — нужно их крестить.

Но именно потому, что это была обязанность, а не свободный выбор, просвещенные люди XIX века, неважно мужчины или женщины, относились к церковным обрядам без особого пиетета, а порой и просто иронично. Дескать, это всё больше мужикам нужно, чтобы нравственность их блюсти, чтобы пили поменьше, к колдунам не ходили. Поэтому помещики старались в своих имениях строить храмы, создавать приходы. Не столько для себя, сколько для крестьян. Но когда сельские батюшки приходили к ним на великие праздники, освящать дом и т. д., им еду и водку выносили в переднюю, за свой стол не сажали. К приходским батюшкам относились как к рабочим лошадкам. Иное дело — монахи. К ним — другое отношение. Даже юродивых почитали больше, чем сельских батюшек.

Но мы отвлеклись. Итак, Софья Андреевна…

В ее девичьем дневнике, случайно сохранившийся отрывок из которого она приводит в своих мемуарах, есть любопытная запись:

Характер, нравственность — всё зависит от устройства мозга, нерв, жил, внутренностей… Зависит от теплой, ясной погоды, от хорошей пищи, теплого жилья. Материя, идеальное, душа… Боже мой, какой хаос! какие важные вопросы, а кто разрешит их? Есть же что-то загадочное в мире?

Еще девочкой она посетила монастырь в подмосковном Новом Иерусалиме и была потрясена распятием Христа в натуральную величину:

…во весь рост статуя, вся раскрашенная, одетая в черный, бархатный халат, с цепями на руках… И жутко было смотреть на эту куклу и тотчас же возникла мысль, что это идолопоклонство, а надо всё, — тем более религию, — идеализировать, и во всяком случае отношение к Христу должно оставаться в области отвлеченной.

(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)

Вы не чувствуете здесь вот этот «холодок» просвещенного отношения к религии? Да, Софья Андреевна была верующим и церковным человеком, к этому приучала и детей своих, сердилась на антицерковные выступления мужа. Но в ее религиозности не было мистицизма. Бог, конечно, есть… Но Он так далеко и так непонятен, а жить-то надо по земным правилам, в которые, ну что поделать, входят и законы церковные.

Это скорее Толстой был верующим идеалистом. Бог не где-то далеко… Он вокруг нас и в конце концов в самих нас. «Царство Божие внутри нас». Отсюда — непостижимы и таинственны как раз законы земной жизни, которые необходимо понять не отвлеченно, но всем сердцем и разумом, согласуясь с непосредственной волей Божьей, явленной в мире. Христос — не отвлеченная фигура, но Учитель, чьи поучения нужно исполнять буквально. Христос сказал «отдай рубашку нищему», значит, отдай. Христос сказал «не убий», значит, не смей убивать. И его расхождение с Церковью заключалось в том, что Церковь, по его мнению, правильному или неправильному, как раз и не исполняла прямого учения Христа. Освящала войны. Освящала богатство.

Сын Толстых Илья Львович вспоминает, как на Рождество Софья Андреевна с детьми мастерила куколки-«скелетцы» из дерева, наряжала их в цветные лоскуточки, и это дарилось крестьянским детям. Мило, трогательно! Но своим-то детям дарили не эти «куколки», а дорогие игрушки, и крестьянские дети это видели. Вот и вся Рождественская сказка.

Да, она крестила детей, да, она отпевала умерших младенцев. И она делала это искренно, с чувством, со слезами. Потому что как иначе? Просто в землю закопать?

Но даю голову на отсечение, не верила она в глубине души, например, в Таинство Евхаристии, как не верили в него все просвещенные люди XIX века. Не верили они, что хлеб и вино превращаются в Плоть и Кровь. Только Толстой об этом открыто говорил, а другие, в том числе и его жена, предпочитали молчать, потому что — опасно!