Соня, уйди! Софья Толстая: взгляд мужчины и женщины. Роман-диалог - [49]

(Письмо С. А. Толстой Татьяне Берс, апрель 1863 года)

Я думаю, что природа очень примиряла ее с жизнью в деревне не только в первые годы, но и потом, всю жизнь. Но, повторяю, деревенская природа — это не только тихие летние утра и вечера, не только весна с ее запахом земли и травы и не только «золотая осень». Это еще и бесконечные русские зимы. Рано темнеет, за окном воет вьюга. Когда сестра Софьи Андреевны Татьяна Андреевна вышла замуж за Кузминского и они переехали в Петербург, старшая сестра откровенно завидовала младшей (а раньше было — наоборот). Ведь Таня теперь жила в столице!

Вот она пишет сестре в Петербург:

Мы очень уединенно живем эту зиму, и я часто скучаю и начинаю тяготиться деревенским одиночеством. Я для развлечения начала вышивать большой ковер, четыре аршина длиной и три с половиной шириной в персидском вкусе. Работы этой года на три будет. Так-то в старину затворницы в теремах делали большие работы, чтобы занять себя в одиночестве.

Так что разная она бывает «природа» в деревне. В деревне двери никогда не делали, чтобы они открывались наружу, как в городах. Только — вовнутрь! Потому что ночью может занести снегом так, что никакими силами дверь не откроешь, пока тебя кто-нибудь не откопает лопатой.

К.Б./ Все-таки вы преувеличиваете! Любила она и зиму. Любовь Софьи Андреевны к природе, в том числе и к зиме, постоянно проявляется в Дневнике. У нее еще такая интересная особенность — описывать подробно явления природы, виды. Не столько то, к чему их созерцание ее приводит, а именно то, что она видит. Я даже процитирую, пожалуй, записи из Дневника 1890 и 1891 годов.

Сегодня гуляла и думала — день удивительно красивый. Морозно, 14 градусов, ясно; на деревьях, кустах, на всякой травке тяжело повис снег. Шла я мимо гумна, по дороге в посадку, налево солнце было уже низко, направо всходил уже месяц. Белые макушки дерев были освещены, и все покрылось светло-розовым оттенком, а небо было синее, и дальше на полянке пушистый, белый, белый снег. Вот где чистота. Как она красива везде, во всем!

(С. А. Толстая. Дневник)

А это о прогулке за грибами годом позже:

Как было хорошо! Какой чудесный запах земли, как красивы рыжики мокрые во мху, мохнатые волвянки, крепенькие подберезнички; как успокоительна лесная тишина, как свежа росистая трава, и ясное небо, и дети с веселыми лицами и полными корзинами грибов! Вот это я называю настоящим наслаждением.

(С. А. Толстая. Дневник)

П.Б./ Да, красиво! Кстати, любовь к красоте природы — это всегда признак созерцательного характера личности. В молодости я увлекался рыбалкой. И когда мне говорят, что в рыбалке «важен не результат, а процесс», я всегда смеюсь. Я вас умоляю! Если рыба клюет, то никакой красоты природы просто не замечаешь, думаешь только о клёве. А если клёва нет, то готов проклясть и эту реку или озеро, и это тихое летнее утро! Это называется «не созерцательный» характер. А вот у Софьи Андреевны, при всей ее деловитости, был ярко выраженный созерцательный характер.

Кстати, у Толстого, не думаю, что характер был созерцательный. Он смотрел на природу философски. Он мог часами рассматривать муравьев, ползущих по стволу дерева, но не просто так, а с философским «умыслом»: что заставляет их это делать? Или, глядя на заячьи и собачьи следы на свежем снегу, он думал: почему так устроено, что следы у зайцев мелкие, а у собак глубокие. Чтобы собака не сразу могла догнать зайца — то есть природа мудро распорядилась. Но ведь у природы нет разума. Значит, мудро распорядился Бог.

Тщеславие

К.Б./ Наряду с такими вполне невинными составляющими личности, как цветочки и любовь к природе, в Софье Андреевне была и другая черта женской натуры — тщеславие. Желание нравиться, производить впечатление и даже влиять на людей с помощью симпатии, которую она вызывала.

Она сама сознается в этом в Дневнике, когда описывает свою встречу с императором. После подробного рассказа об аудиенции у Александра III и его супруги Марии Федоровны она пишет:

Не могу не чувствовать внутреннего торжества, что, помимо всех в мире, было дело у меня с царем, и я, женщина, выпросила то, чего никто другой не мог бы добиться. И влияние мое, личное, несомненно, играло в этом деле главную роль. Я всем говорила, что если на меня найдет на минуту то вдохновение, которым я сумею завладеть нравственно царем как человеком, я добьюсь своего, и вот это вдохновение нашло, и я склонила волю царя, хотя он очень добрый и способный подпасть хорошему влиянию…

Успех свой у государя я знала вперед: еще не утратила я той силы, которую имела, чтоб привлечь людей симпатией, и я влекла его и речью, и симпатией…

Все это пища моему женскому тщеславию.

(С. А. Толстая. Дневник)

П.Б./ Ох, Катя, Катя! Я вас за язык не тянул. Вы сами подняли эту тему. Мы так хорошо говорили о Софье Андреевне, о ее вкусе, такте. Мы с вами просто слились в экстазе в описании этой удивительной женщины. Но был, был у нее один большой недостаток. Не знаю, как это назвать? Слабость? Душевный порок? Следствие не самого высокого происхождения? Не знаю. Просто скажу: да, она была тщеславна. Но при этом — что ее совсем уж не красит! — в Дневнике постоянно обвиняла мужа в тщеславии, в жажде непомерной славы, но прикрытой таким ложным «смирением». Я даже подозреваю, что именно она отчасти создала несправедливый миф о непомерной «гордыне» Толстого. Тут еще и Церковь, конечно, постаралась, особенно в лице такого могучего представителя, как святой и праведный Иоанн Кронштадтский, который много написал проповедей о «гордыне» Толстого. Но и Софья Андреевна Дневником добавила в эту чашу дегтя свою ложку.