Сонет Серебряного века. Том 1 - [3]

Как радости людей и скорби их смешны.

Забвенья! Сумрака! Безлюдья! Тишины!..

1885

* * *

Заветное сбылось. Я одинок,

Переболел и дружбой и любовью.

Забыл – и рад забвенью, как здоровью,

И новым днем окрашен мой восток.

Заря! Заря! Проснувшийся поток

Мне голос шлет, подобный славословью.

Лазурь блестит нетронутою новью,

И солнце в ней – единственный цветок.

Сегодня праздник. Примиренный дух

Прощается с пережитой невзгодой.

Сегодня праздник. Просветленный дух

Встречается с постигнутой природой.

Сегодня праздник. Возрожденный дух

Венчается с небесною свободой.

Тишина

Над морем тишина. Вблизи и в отдаленьи,

Перед угрозой тьмы забыв раздор дневной,

Слились пустыня вод с воздушною волной

В объятьи голубом, в безбрежном сновиденьи.

И столько кротости в их позднем примиреньи,

Что берег побежден небесной тишиной

И скалы замерли над синей глубиной,

Как эхо грустных слов, поющих о забвеньи.

И вот зажглась звезда. Быть может, там вдали

Она окружена немолчным ураганом,

Но, разделенная воздушным океаном,

Она – лишь робкий луч для дремлющей земли,

Лишь предвечерний знак, лишь кроткое мерцанье,

Над темной тишиной лучистое молчанье.

Ложь и правда

Давно я перестал словам и мыслям верить.

На всем, что двойственным сознаньем рождено,

Сомнение горит, как чумное пятно.

Не может мысль не лгать, язык – не лицемерить.

Но как словам лжеца, прошептанным во сне,

Я верю лепету объятой сном природы,

И речи мудрецов того не скажут мне,

Что говорят без слов деревья, камни, воды.

И ты, мой друг, и ты, кто для меня была

Последней правдою живой, и ты лгала,

И я оплакивал последнюю потерю.

Теперь твои слова равны словам другим.

И все ж глаза горят лучом, земле чужим,

Тебе и мне чужим, горят – и я им верю.

* * *

Он твердою рукой повел смычок послушный,

И струны дрогнули, и замер людный зал.

Разряженной толпе, чужой и равнодушной,

Он в звуках пламенных и чистых рассказал

Души доверчивой все тайны, все печали:

Как страстно он любил, как сильно он страдал,

О чем он на груди возлюбленной мечтал,

О чем в молитвы час уста его шептали.

Он кончил – и похвал раздался плеск и гул.

Художник! Тот же Бог, что в грудь твою

вдохнул

Мелодий сладостных священную тревогу,

Теперь толпе велит беситься и кричать.

Иди: она зовет!—Толпа, и внемля Богу,

Лишь воплями, как зверь, умеет отвечать.

* * *

Я слишком мал, чтобы бояться смерти.

Мой щит не Бог, а собственная малость.

Пытался я бессмертие измерить,

Но сонной мыслью овладела вялость.

Я слишком мал, чтобы любить и верить.

Душе по силам только страсть иль жалость.

Под сводом неба, кажется, безмерным

Я вижу лишь свой труд, свою усталость.

Лежал я где-то на одре недуга.

Мутился ум. И вдруг Она предстала,

Твердя: молись! Я – вечности начало,

Я – ключ всех тайн, порог священный круга.

И я ответил с дрожию испуга:

– Мне холодно. Поправь мне одеяло.

Портрет

Под низким дерзким лбом двойным каскадом

Взметнулся пепел вьющихся кудрей.

Глаза без век, в щелях – глаза зверей —

То жгут холодным непрозрачным взглядом,

То резвым смехом леденят. А рядом

Округлость щек и девственность грудей

Твердят о сне желаний и страстей.

И детский рот не тронут знойным ядом.

Но вот, бледнея, села за рояль.

Преображенье дивно и мгновенно.

Весь мир любви, дотоле сокровенный,

Ей клавиши открыли и педаль.

Душа грозой проснулась в пальцах рук,

Горячей кровью бьет за звуком звук.

* * *

На разных языках, все знаками другими,

Начертана в душе загадка красоты:

Цветами, звуками, отливами мечты.

Но есть один язык, родной между чужими.

То – прелесть женская, то – чарами ночными

Обвеянный чертог любимой наготы.

И на язык родной, на милые черты

Перевожу весь мир и сравниваю с ними.

Весна ль идет в цветах, – ты, женщина-дитя,

Проснулась на заре, смеясь виденьем ночи.

Идет ли осень к нам, – твои я вижу очи,

Под золотом волос поникла ты, грустя.

Доносится ли песнь или звезда мерцает, —

Тебя, одну тебя, душа в них созерцает.

Всем

С улыбкой робости и нежности безмерной,

О, сестры милые, всю жизнь я отдал вам.

Одну из вас любил, кого? – не знаю сам,

Одна из вас, но кто? – душой владела верной.

Не ты ль, бесстрастная, с усмешкой лицемерной,

Не ты ль, невинная, чьи мысли – белый храм,

Не ты ль, беспечная, чей смех – сердец бальзам,

Не ты ль, порочная, с душою суеверной?

Одну из вас любил, но чтоб слова любви

Достигли до нее, я всем твердил признанья.

Но вот приходят дни и близок час молчанья.

Звучи, о песня, ты мой вздох переживи,

Всех воспевай сестер и каждую зови

Любимой, избранной, царицей мирозданья.

Мадригал

Зачем, в своей красе увериться желая,

Глядишь, красавица, в стекло немых зеркал?

Твой образ, чуть уйдешь, бесследно в них пропал,

Твоя соперница тебя сменит, блистая.

В глаза мои взгляни. Восторг их созерцая,

Слезою страстною увлажив их кристалл,

Поймешь, как жгуч твой взор, как ярок уст коралл,

Как царственно сильна твоя краса живая.

Когда же ты уйдешь к поклонникам другим,

Твой образ не умрет в моих глазах влюбленных,

Но в одиночестве, в тиши ночей бессонных

Возникнет в мыслях вновь он, памятью храним.

И все соперницы, в их зависти змеиной,

Не смогут в нем затмить ни черточки единой.

Поцелуй

Когда в карету сев и очутясь вдвоем,

В объятье мы слились ожиданно-нежданном,

Кругом стояла ночь и в небе бестуманном