Сон в новогоднюю ночь - [2]

— Я… я, понимаешь, не хотел тебе говорить, пока все точно не решится… но сегодня ведь Новый год. А ты расстроенная совсем…

— Ну?

— Короче, еще в декабре я прочитал, что у Мухина, помимо прочих фирм, есть свой фонд благотворительный. Серьезный такой: с офисом, куча людей в штате. Оплачивают операции, в том числе и за границей. Рассматривают все обращения. И помогают, заметь, не только детям.

Мое предвкушающее настроение испарилось бесследно.

— Ох, Павлик, опять двадцать пять, — пробормотала я. — Я тебе тысячу раз уже говорила: эти благотворители — они только за верные случаи берутся. Если какая-нибудь тетя Клава без операции стопроцентно умрет. А мне-то с какого перепуга помогать? У меня ж не рак. А жизни слепота никак не угрожает.

— Не тарахти, — перебил меня Паша.

— Чего-чего?

— Встречался я уже с Мухиным. С самим лично.

— Ты?!

— А что, ничего сложного. Он всех принимает, если по записи и документы на руках. А я ж ксерокопии с твоих справок давно поснимал… И фотографию твою ему показал.

Паша сделал паузу. Ох, можно и не видеть, но чувствовать, как мальчик сейчас просто лопается от гордости.

— И что… сказал Мухин? — Мой голос, кажется, дрогнул.

— Что ты очень красивая, — тихо произнес Паша. — И что ему тебя искренне жаль. И он обязательно постарается помочь… При первой возможности.

— Благодарим за обращение в наш фонд, однако в настоящий момент ваша просьба не может быть удовлетворена, — горько произнесла я.

— И еще Мухин просил, — спокойно продолжал Павлик, — чтоб ему этот твой немецкий профессор написал. Ну, про перспективы, как проходит операция и сколько она стоит…

— А, считай, он тебя послал, — отмахнулась я.

Фонды — они помогают только тем, кому помочь можно. А мой диагноз — пигментный ретинит — считается приговором. Возьми любой справочник, спроси даже самого продвинутого профессора и получишь ответ: ретинит — неизлечимое наследственное заболевание, в настоящее время ни терапевтическим, ни хирургическим методам лечения не поддается.

Встречаются, конечно, и шарлатаны — всех уровней и мастей, — кто самонадеянно берется исцелить. И я к некоторым из таких ходила, а верный Павлик безропотно оплачивал консультации. Но только даже мне, с моим не самым огромным жизненным опытом, хватило ума, чтоб понять: не исправишь органическое поражение зрения никакой лекарственной травой. И уж тем более не помогут магические заклинания.

И только единственному человеку — профессору Штайну из Мюнхенской экспериментальной клиники — я поверила. Хотя тот, в отличие от магов с целителями, громких обещаний не давал. В первом же письме (мне читал его Павлик) написал, что на собственные глаза я рассчитывать уже не могу. Никак. Единственное, что возможно, — имплантировать ретинальный протез. Микрочип, воспринимающий свет и передающий информацию нервным волокнам. Однако метод этот — абсолютно неопробованный, клинические испытания только в самом начале. И еще крайне дорогостоящий. Под миллион евро…

И я долго надеялась, что мне удастся раздобыть этот злосчастный миллион. Однако редкие из оставшихся друзей только сочувственно повздыхали, но никто и рублем не помог (да и откуда у моих ровесников деньги?). На мое письмо в Минздрав даже ответа не пришло. Да и от бесчисленных фондов толку оказалось мало. С порога, конечно, не посылали, притворялись, что сочувствуют, только ни один из них ничего путного не предложил. Даже на обследование поехать. Они ведь, хоть и благотворители, а деньги считают четко. Куда проще (и эффектнее в плане пиара) спасти за сто тысяч евро жизнь умирающему ребенку, чем возвращать за сумасшедшие деньги зрение мне. Как сказала очередная чиновница: «В России — слепых сотни тысяч. И никто не жалуется».

И этот олигарх — он тоже, конечно, ничего не сделает.

… А Павлик все что-то говорит и говорит.

— Так я напишу этому твоему профессору? Попрошу его связаться с Мухиным?

— Ох, Паш, да делай ты, что хочешь, — вздохнула я.

Приятно, когда тебе пытаются помочь — пусть и такие никчемные люди, как Пашка. Только ничего у него не получится. Зря я надеялась, что желание, загаданное под бой курантов, исполнится.

* * *

Новогодние каникулы прошли скучно — как, впрочем, и вся моя теперешняя жизнь. Сплошная череда пустых дней, когда просыпаешься, завтракаешь, а уже к полудню начинаешь ждать вечера. Того момента, когда тебя наконец сморит спасительный сон… Может быть, кто-то из моих собратьев по несчастью и умеет заполнять свое незрячее время, но лично я совершенно потерялась. Ведь все, что я когда-то любила — рисовать, готовить, рассматривать модные фасоны в журналах и магазинах, кататься на лыжах, строить мужчинам глазки, наконец, — теперь оказалось недоступно… Только и остается, что часами валяться в кровати, слушать музыку и, когда настроение становится совсем уж паршивым, рисовать. По памяти. Карандашом. Я не знала, что у меня получается — но рисовала все равно.

А в первый рабочий день (для меня столь же пустой, как и каникулы) случилось нежданное. Ровно в девять утра загремел телефон. Голос в трубке был женским. Незнакомым и очень деловым:

— Ангелина Аркадьевна? Вас беспокоят из Фонда Мухина. Скажите, у вас есть загранпаспорт?